"Анастасия Монастырская. Смерть навылет" - читать интересную книгу автора

сюжет преступления и наказания, любви и мести, жизни и смерти. Когда они
пересекаются, возникает история. В моем случае они пересеклись очень
неудачно: сюжет преступления и образ преступника, ставшего жертвой. Какой
будет финал? И что на этот счет скажет массовая культура?
Епишин сейчас прочитал все, что я тут написала, и говорит, что моя
теория - полная ерунда. И массовая культура здесь ни при чем, как и
архетипы. Дескать, не тому меня учили на факультете культурных отношений.
Ему виднее. Он - умник, а я - дура. К тому же нимфоманка. Два часа сняла
одного парня на нашем факультете и в самый острый момент вдруг некстати
подумала: а вдруг это Джокер, который знает обо мне все. Я чувствую, что он
где-то рядом: сделаешь шаг, и угодишь в его объятия. В объятия смерти. Если
так, то поскорей бы: я устала ждать. И я боюсь неизвестности.

17 января.
Господи, за что мне все это? Когда меня охватывает желание, я готова
даже убить, лишь бы удовлетворить свою похоть. Еще чуть-чуть, и от страсти
вывернет наизнанку. Хотите, раздвину ноги прямо здесь? Хотите? Только дайте
мне секс-наркотик, дайте, дайте, иначе я вас убью.
Убью.
Именно этим и воспользовался Джокер. Он знает, что мне уже приходилось
убивать людей. Или я так думаю, что приходилось. Ничего не помню о том
вечере, сознание - пустота. Без всякой надежды на заполнение.
Коля сидит в углу, прямо на полу, и пьет виски. Надежда российской
науки. Видел бы сейчас кто-нибудь эту надежду науки! Грязный. Похмельный.
Заросший. И очень-очень испуганный. Оттого и безумный.
- Варя, а тебе тогда было страшно?
- Тогда - это когда? - беззлобно уточняю я.
- Ну, тогда, - он кривится от нового обжигающего глотка. Ненавижу запах
виски! Ей-богу, лучше водка, сама бы выпила.
- После - было не по себе, во время - нет, - подумав, говорю я и снова
начинаю стучать по клавиатуре. Буковки складываются в слова, слова - в
предложения. Похоже, я начинаю умнеть. Интересно, так всегда бывает перед
смертью? Если перед смертью не надышишься, то можно хотя бы поумнеть?! О!
Почти афоризм.
- А мне страшно, - признается Коля.
При этих словах меня охватывает возбуждение. Страх подчиняется сексу,
секс - страху. Все правильно. Так и должно быть. Я подсаживаюсь к нему и
обнимаю это дрожащее сильное тело:
- Чего ты боишься, Коленька?
Он вял, мягок и податлив, словно живая глина. Наваливаясь, я заглушаю
чужую боль и словно губка впитываю его в себя - да-да, еще, всего, без
остатка. - Чего ты боишься, дурачок?
- Я боюсь, что все окажется совсем не так, как нам обещали, - плачет
он, растворясь в моих жадных поцелуях.
Самое смешное, что я тоже этого боюсь. Но меня пока спасает секс. А
его?


ГЛАВА 4