"Мария Монтессори. Дом ребенка " - читать интересную книгу автора

приписываемых ей здесь на основании ее книги; во всяком случае, судить о
них - дело философа и психолога. Педагогический вопрос никогда не бывает
целиком вопросом самодавлеющего принципа.Позволительно ли утверждать, в
таком случае, что положение вроде того, в каком находился первый "Дом
ребенка" в Риме, - единственное положение, где во всей полноте можно
провести принцип свободы? Римская школа, видно, какая-то республика детства,
в которой ничто не препятствует ребенку активно преследовать свои
собственные цели. Социальные ограничения сведены здесь до минимума; конечно,
дети обязаны подчинять личный каприз требованиям общего порядка: им не
позволяют ссориться или мешать друг другу, они должны выполнять известные
обязанности в указанное время. Но каждый ребенок есть гражданин общины,
руководимой исключительно интересами равноправных членов ее, свободу его
редко стесняют, он волен преследовать свои собственные цели и в делах
республики иметь столько же влияния, как полноправный член демократии
взрослых. Такое положение немыслимо на дому, где ребенок не только член
семейства, интересы которого должны пользоваться одинаковым вниманием с
прочими, но и, в буквальном смысле, подчиненный член его, и его интересы
открыто ставятся ниже интересов взрослого члена семьи или всего хозяйства.
Дети должны являться к обеду в указанное время, хотя бы копание в песке
больше было им по вкусу и больше содействовало развитию их мускулов, ума и
воли. Можно, разумеется, спорить о теории участия ребенка в семейной общине
и о праве взрослых командовать, но практически несомненно, что общие условия
семейной жизни не допускают свободы, осуществляемой в школе Монтессори.
Равным образом, многолюдные шкалы, старающиеся сделать в определенный срок
столько работы, что индивидуальная инициатива с ней не в состоянии
справиться, должны обучать одному предмету в девятом часу, другому в
десятом, вести обучение группами; личность же, жизнь которой этим вводится в
границы, должна получать, что может. Перед каждой школой стоит ясный,
вопрос: можем ли мы, в виду необходимости, произвести нужную работу в
положенный срок, отказаться от определенной программы и группового
преподавания? Глубже говоря, вопрос таков: важна ли работа сама по себе
настолько, чтобы ребенка стоило вести к ней путем принуждения или интереса,
искусственно пробужденного учителем? Еще иначе: настолько ли свобода ребенка
важнее дела, что нам лучше довериться врожденной любознательности и искусно
придуманным материалам, с риском потерять часть работы, или даже всю
целиком?Школе, стоящей выше начальной, не трудно будет ответить на этот
вопрос. Есть много способов лишить школьную работу характера мертвящей и
принижающей процедуры, какою она часто является; но совсем отказаться от
постоянных и ограниченных программ и расписании классного учения - не путь к
тому. Даже если бы полная свобода индивидуальных действий была мыслима в
школах высших ступеней, - вопрос, желательна ли она? В жизни, под влиянием
социальных требований, нам ведь приходится отказываться от многих задач. Еще
больше осложняется этот вопрос с очень юными детьми. Какого рода работу
хотели бы мы задать ребенку? Если в школах наших дети проводят только
полдня, успеет ли ребенок сделать всю работу без группового обучения в
положенные часы? Настолько ли сильна опасность расписаний и группового
обучения, чтобы это причинило детям вред или делало преподавание
малоуспешным? Нельзя ли отказаться от задавания уроков в одной части работы
и свести его к минимуму в других? Таким образом, общий вопрос о свободе
индивида сводится к ряду практических проблем приспособления. Это уже не