"Майкл Муркок. Феникс в обсидиане" - читать интересную книгу автора

у меня аппетита; эротическими трактатами, которыми я не интересовался;
предложениями совместных актов, которые были мне отвратительны. Но
поскольку был обязан Белфигу и крышей над головой, и возможностью работать
в библиотеке, я сдержался и расценил все это как проявление
гостеприимства, хотя его вкусы и внешность были омерзительны.
Я работал в библиотеках, расположенных на различных уровнях
обсидианового города, и нередко по дороге туда становился свидетелем
зрелищ, которые, как мне казалось, могли существовать лишь на страницах
Дантова "Ада". Куда бы я ни направлялся, всюду натыкался на немыслимые
оргии, а однажды застал нечто подобное даже в библиотеке. Причем это были
не просто вакханалии или массовый блуд - это коллективная пытка,
происходящая у всех на глазах. Поскольку жертвы сами жаждали истязаний и
смерти, убийца мог не страшиться кары.
Эти бледные люди без надежды, без будущего, не ожидающие ничего, кроме
смерти, влачили свои дни, нарушая их однообразие мучениями и
удовольствиями.
Ровернарк был городом, сходящим с ума. Люди страдали неврозами, и мне
было жаль их, талантливых и артистичных, но обреченных провести последние
годы жизни в такой удушливой, жуткой атмосфере.
В нелепых галереях, залах и коридорах раздавались пронзительные крики,
визг, вопли ужаса.
Каждый день я натыкался во мраке на распростертые тела людей,
оглушенных наркотиками, высвобождался из объятий обнаженных девушек, а
вернее - девочек.
Даже книги несли душе гибель и разрушение. Видимо, это и имел в виду
лорд Шаносфейн. То и дело мне попадались образчики упаднической прозы,
столь причудливо написанной, что смысл ее терялся среди словесных
украшений. Таким же языком были написаны и научные трактаты. Чтобы в них
разобраться, мой мозг работал с удесятеренной силой - и терпел поражение.
Иногда, проходя через галерею, я встречал лорда Шаносфейна. Его лицо
аскета выглядело окаменевшим, а мысли явно витали в высоких сферах. Толпа
вокруг громко потешалась над ним, но он, казалось, не замечал ни
издевательских гримас, ни непристойных жестов. Лишь изредка поднимал глаза
на беснующихся людей, хмурился и торопливо покидал галерею.
Впервые встретив его, я помахал ему рукой, но он не заметил меня, как
не замечал никого. Какие мысли занимали этого странного человека? У меня
было чувство, что если удастся получить у него еще одну аудиенцию, то
узнаю гораздо больше, чем из всех прочитанных хитроумных трактатов. Однако
с тех пор, как я был у него, он ни разу больше не пожелал встретиться со
мной.
Жизнь в Ровернарке так была похожа на сон, что, наверное, поэтому
первые пятьдесят ночей я спал без сновидений. Но на пятьдесят первую, по
моим подсчетам, ночь знакомые видения вернулись ко мне.
Когда-то, когда я проводил ночи в объятиях Эрмижад, они пугали меня.
Теперь же почти обрадовался им...


...Я стоял на холме и разговаривал с рыцарем, который был весь в черном
и желтом. Я не видел его лица. Между нами было воткнуто копье, на котором
развевался бледный флаг без каких-либо знаков.