"Майкл Муркок. Дочь похитительницы снов (Хроники Эльрика из Мельнибонэ #5)" - читать интересную книгу автора

Возьмем Италию и дуче Муссолини. Он спас свой народ, возродил его,
заставил соседей снова опасаться итальянцев. Он вернул Италии мужество. То
есть сотворил именно то, что требовалось совершить в Германии. Так они
думали, эти люди. "Сапоги и пушки, корабли и флаги, и границы рвутся как
листы бумаги..." - писал Уэлдрейк в своих яростных стихах, незадолго до
гибели в 1927 году.
Простые стремления. Простые ответы. Прописные истины.
Над интеллектом, образованием и порядочностью потешались так, будто
они стали заклятыми врагами Германии. Мужчины, как всегда, утверждали свое
уязвленное достоинство тем, что требовали от женщин оставаться дома и
воспитывать детей. На словах они почитали женщин как земных богинь, а на
деле относились к ним с презрительным высокомерием и не подпускали к
реальной власти.
Мы медленно учимся. Ни английские, ни французские или американские
опыты по изменению общества "сверху" не привели к успеху; коммунистический
и нацистский эксперименты, одинаково пуританские в своих лозунгах,
доказали то же самое - человеческие отношения несводимы к прописным
истинам. Прописная истина годится для спора, но правительству, которое на
самом деле стремится что-то изменить, нужны более сложные, более тонкие
инструменты. Неудивительно, что к 1940 году в Германии разразилась
настоящая эпидемия юношеских самоубийств; нацисты, разумеется, не
признавали этой проблемы - в мире, который они строили, ничему подобному
места не было.
В 1933 году, несмотря на то, что многие из нас уже понимали истинную
суть нацизма, они сумели захватить большинство в парламенте. Наша
конституция превратилась в клочок бумаги и попала в костер вместе с
великими творениями Манна, Гейне, Брехта, Цвейга и Ремарка. Нацисты
громоздили костер за костром на перекрестках и городских площадях.
Кощунственный обряд, это торжество невежества и фанатизма, они назвали
"культурным очищением".
Инструментами большой политики стали сапоги, оружие и кнуты. Мы не
могли сопротивляться - потому что не в силах были поверить в происходящее.
Мы до сих пор полагались на демократию, не понимая, что она давным-давно
растоптана. Впрочем, суровая реальность быстро открыла нам глаза.
Такая жизнь была невозможна для всякого, кто ценил человеческие
добродетели, но наши протесты подавлялись самым жестоким образом. И скоро
тех, кто по-прежнему смел противиться, осталось совсем немного.
По мере того как нацистский кулак сжимался все крепче, число тех, кто
отваживался бороться хотя бы на словах или даже просто ворчать, неуклонно
уменьшалось. Штурмовики были повсюду. Они хватали людей на улицах, чтобы
те "почувствовали, как надо себя вести". Нескольких журналистов, моих
знакомых, не имевших ни малейшей склонности к политике, продержали в
тюрьме не месяц и не два, потом выпустили - и снова посадили за решетку.
Когда их освободили повторно, они попросту боялись открывать рот.
Нацисты заигрывали с теми, кого принято было называть "пролетариатом"
- и при содействии церкви и армии они в этом изрядно преуспели.
Правда, задавить оппозицию целиком им не удалось. Я, к примеру,
собирался вступить в Общество Белой Розы, которое объединяло людей,
поклявшихся бороться с Гитлером и его приспешниками.
О своих симпатиях я говорил при каждом удобном случае, и некоторое