"Ги де Мопассан. Аллума" - читать интересную книгу автора

сознании.
- Ну что ж, оставайся, - сказал я, - потолкуем.
Мое решение было принято в один миг. Уж если случай бросил эту девушку
ко мне в объятия, я оставлю ее у себя и буду держать в доме как
любовницу-рабыню, наподобие женщин гарема. Когда она мне наскучит, я без
труда избавлюсь от нее тем или иным способом, - ведь на африканской земле
эти создания принадлежат нам почти целиком, душою и телом.
Я сказал ей:
- Я буду добр к тебе. Я буду обращаться с тобой хорошо и не обижу тебя,
но я хочу знать, кто ты такая и откуда пришла.
Она поняла, что надо ответить, и рассказала мне свою историю, вернее,
какую-то историю, так как, без сомнения, лгала с начала до конца, как лгут
все арабы - всегда, по любому поводу и без всякого повода.
Вот одно из самых поразительных и самых необъяснимых свойств туземного
характера - лживость. Эти люди, в которых ислам внедрился до такой степени,
что стал частью их природы, воспитал их чувства, создал особую мораль,
видоизменил целую расу и отделил ее от других, как цвет кожи отличает негра
от белого, - все они лживы до мозга костей, настолько лживы, что нельзя
верить ни единому их слову. Обязаны ли они этим своей религии? Не знаю.
Нужно пожить среди них, чтобы понять, насколько ложь срослась с их
существом, сердцем, душой, насколько она стала как бы второй их натурой,
жизненной потребностью.
Итак, она рассказала мне, что она дочь каида из племени Улед-Сиди-Шейх
и женщины, похищенной им у туарегов во время набега, женщина эта была,
наверное, чернокожей рабыней или происходила от смешения арабской крови с
негритянской. Негритянки, как известно, высоко ценятся в гаремах за свою
чувственность.
Ничто, впрочем, не указывало в девушке на такое происхождение, разве
только ярко окрашенные губы и темные соски удлиненных грудей, заостренных и
упругих, вздымавшихся, словно на пружинах. В этом внимательный взгляд не мог
бы ошибиться. Но во всем остальном она принадлежала к красивой расе юга -
белая, гибкая, с правильными и строгими чертами тонкого лица, напоминающего
лица индусских изваяний. Широко расставленные глаза придавали этой дочери
пустыни еще большее сходство с каким-то божеством.
О ее подлинной жизни я так и не узнал ничего определенного. Она болтала
о каких-то мелочах, как бы случайно всплывавших в ее беспорядочной памяти,
приплетая к ним ребячески-наивные наблюдения, целый мир образов кочевого
народа, родившийся в мозгу этой белки, которая перескакивала из шатра в
шатер, из стана в стан, из племени в племя.
Все это она выложила с присущим ее горделивому народу суровым видом, с
лицом идола, которому вздумалось поболтать, и с несколько забавной
важностью.
Когда она кончила, я заметил, что так ничего и не запомнил из всего
этого длинного рассказа, полного незначительных происшествий, накопившихся в
ее ветреной головке; и я спрашивал себя: не хотела ли она просто-напросто
одурачить меня пустой болтовней, чтобы я не узнал ничего ни о ней самой, ни
о каком-либо событии ее жизни?
И я стал думать об этом покоренном народе, на земле которого мы обитаем
или, вернее, который обитает среди нас; мы начинаем говорить на его языке,
мы наблюдаем его повседневную жизнь сквозь прозрачный полог шатра,