"Ги де Мопассан. Итальянское побережье" - читать интересную книгу автора

себе что-либо более уродливо-карикатурное, более чудовищно-вульгарное,
недостойно-пошлое, чем эти люди, оплакивающие своих любимых родственников.
Чья здесь вина? Скульптора ли, который в физиономиях своих моделей не
разглядел ничего, кроме вульгарности современного буржуа, и не сумел найти в
них тот высший отблеск человечности, который так хорошо постигли фламандские
художники, с величайшим мастерством изображая самые обыденные и некрасивые
типы своего народа? Или, может быть, это вина буржуа, которого низменная
демократическая цивилизация отшлифовала, как море шлифует гальку,
соскабливая, стирая его отличительные черты и лишив его в результате такого
обтесывания последних признаков оригинальности, которыми природа некогда,
казалось, наделяла каждый общественный класс?
Генуэзцы, видимо, очень гордятся этим изумительным музеем, сбивающим с
толку критику.

Начиная от Генуэзской гавани до мыса Порто-фино, между синевою моря и
зеленью горы, по взморью тянутся, как четки, города - целая россыпь
маленьких домиков. Юго-восточный бриз вынуждает нас лавировать. Он не очень
силен, но внезапные его порывы накреняют яхту, гонят ее рывками вперед,
словно коня, закусившего удила, и два валика пены бурлят у ее носа, как
слюна морского зверя. Потом ветер стихает, и судно, успокоившись, снова
мирно идет своим путем, который в зависимости от галса то удаляет его от
итальянского побережья, то приближает к нему. Около двух часов дня капитан,
разглядывавший в бинокль горизонт, чтобы по парусам и по галсу других судов
определить силу и направление воздушных течений в этих местах, где в каждом
заливе дует свой ветер, то бурный, то легкий, и перемены погоды наступают
так же быстро, как нервные припадки у женщин, внезапно заявил мне:
- Надо спустить гафтопсель, сударь. Оба брига впереди нас только что
убрали верхние паруса. Видно, там сильно дует.
Последовала команда; длинный вздувшийся парус спустился с вершины мачты
и скользнул, обвислый и дряблый, еще трепеща, как подстреленная птица, вдоль
фока, который уже начинал предчувствовать предсказанный и приближающийся
шквал.
Волн не было совсем. Только кое-где небольшие барашки. Но вдруг вдали
перед нами я увидел совершенно белую воду, такую белую, точно по ней
разостлали простыню. Она двигалась, приближалась, спешила нам навстречу, и,
когда эта пенящаяся полоса оказалась на расстоянии нескольких сот метров,
паруса яхты внезапно дрогнули от сильного порыва ветра, который мчался по
поверхности моря, гневный и бешеный, срывая с нее клочья пены, как рука,
которая ощипывает пух с груди лебедя. И весь этот пух, сорванный с воды, вся
эта эпидерма пены порхала, летала, разносилась под невидимым и свистящим
напором шквала. Яхта, накренившись на бок, погрузясь бортом в плещущие,
заливавшие палубу волны, с натянутыми вантами, с трещавшими мачтами,
понеслась бешеным аллюром, как бы охваченная головокружительной, безумной
жаждой скорости. И, право, какое несравнимое опьянение, какое невообразимо
увлекательное чувство - так вот, напрягая все мускулы, от щиколоток до самой
шеи, держать обеими руками длинный железный руль и вести сквозь бурю это
бешеное и безвольное существо, покорное и безжизненное, сооруженное из
дерева и холста!
Бешеный шквал продолжался всего лишь три четверти часа, и когда
Средиземное море снова окрасилось в свой красивый голубой цвет, воздух стал