"Ги де Мопассан. Бродяга" - читать интересную книгу автора

оброненные на рыхлую землю картофелины. Если бы повезло, если бы удалось
найти хоть несколько штук, можно было бы собрать валежнику, развести
небольшой костер в овраге, и, ей-богу, получился бы отличный ужин из этих
круглых горячих картошек, прямо с пылу с жару, которыми вдобавок он сперва
бы согрел окоченевшие руки.
Но картошка уже отошла, и, как накануне, ему пришлось удовольствоваться
сырой свеклой, вытащенной прямо с грядки.
Вот уже два дня его так одолевали мысли, что он на ходу разговаривал
сам с собой вслух. До сих пор Рандель жил не думая, все свои немудреные
помыслы и способности отдавая ремеслу. Но усталость, ожесточенные поиски
отсутствующей работы, отказы, брань ночевки под открытым небом, голод,
презрение к бродяге имеющих кров, их вечный вопрос: "Чего тебе дома не
сиделось?", горечь из-за невозможности найти дело для привыкших к труду
сильных рук, сознание, что там, дома, его родные сидят тоже без гроша,
постепенно наполняли его тяжелым гневом, который со дня на день, с часу на
час, с минуты на минуту все рос и рос, непроизвольно выливаясь в отрывистых
фразах, похожих на рычание зверя.
Спотыкаясь о камни, которые выкатывались из-под его босых ног, он
бормотал:
- Беда... беда... свиньи проклятые... человек с голоду подыхает... а им
хоть бы что... плотник, не кто-нибудь... свиньи проклятые... ни единого
су... ни единого... ну вот, дождь пошел... свиньи проклятые!..
Он ярился на несправедливость судьбы и винил людей, всех до единого, в
том, что природа, эта прародительница сущего, так несправедлива, свирепа и
вероломна.
- Свиньи, свиньи проклятые! - повторял он сквозь стиснутые зубы, глядя,
как поднимаются над крышами в этот час вечерней трапезы серые струйки дыма.
И, не отдавая себе отчета в другой несправедливости, на этот раз
человеческой, что зовется насилием и воровством, еле сдерживал желание
вломиться в один из этих домов, прикончить его обитателей и, усевшись за
стол, съесть их еду.
- Выходит, я и жить не вправе... - говорил он. - Подыхаю с голоду, а
никто и пальцем не пошевельнет... И прошу-то всего-навсего - дайте мне
работу... Свиньи проклятые!
Мука, истерзав ему тело, желудок, сердце, туманила голову, как буйный
хмель, рождая донельзя простую мысль: "Ежели я дышу, а воздух принадлежит
всем, значит, я вправе жить. Как же они смеют оставлять меня без куска
хлеба!"
А дождь все лил и лил, частый, мелкий, ледяной. Рандель остановился и
пробормотал:
- Беда... Еще месяц идти, пока доберусь до дому... Да, он возвращался
домой, потому что понял: найти какую-нибудь работу в родном городе, где его
все знают, будет легче, чем на больших дорогах, где он всем внушает
опасение.
Не устроится плотником, что ж, наймется чернорабочим, станет
размешивать известь, копать землю, дробить камни. Пусть за день он
заработает не больше двадцати су, все равно на еду хватит.
Дождевые капли, скатываясь за воротник, холодили ему спину и грудь.
Пытаясь защититься от них, он обвязал шею обрывком своего последнего платка,
но прохудившаяся одежда скоро насквозь промокла, и плотник кинул вокруг