"Альберто Моравиа. Я и Он " - читать интересную книгу автора

- Еще что? - Витторио говорит, что у тебя есть женщина, какая-то Агата.
- Я же сказал: Витторио - полный дебил. Нет у меня никакой Агаты.
- Я знаю, что у тебя нет никакой Агаты. Я ему так и сказала.
- Мне кто-нибудь звонил? - Да.
- Имена записала? - Нет - Почему? - Так.
На этот раз я взрываюсь по-настоящему. Вскакиваю, шарахаю кулаком по
столу: - Мать твою, да что это за наплевательство, что за расхлябанность?
Мать твою, я хочу, ты пойми, хочу, нет, требую, чтобы в мое отсутствие все
было так, как при мне. Ясно? Точка! Молчит. Нарочно повернулась ко мне
спиной, в которой, как на просвет, чудится хрупкая, изящная спинка былых
времен. Волосы стекают по ее щекам, словно обвислые уши охотничьих собак;
кажется, будто они специально загораживают лицо. По легкому содроганию плеч
догадываюсь, что она плачет. Так и есть: Фауста отходит от плиты, плюхается
на стул рядом со мной, закрывает лицо руками и ревет самым неподдельным
образом.
Ну вот, приехали! Мое изничтожение дошло до крайней точки. Вначале
эротика, потом жалость. Преодолеваю, как могу, отвратительный внутренний
трепет, от которого меня так и тянет заключить Фаусту в объятия и вытереть
ей слезы. Строгим голосом, пытаясь удержаться "сверху", замечаю: - Славно же
ты меня принимаешь: вонь, тарарам, грязища, украденные драгоценности, десять
тысяч лир карточного долга, а на закуску - крокодиловы слезы! - С тех пор
как ты ушел, я места себе на нахожу, - сквозь рыдания отвечает она. -
Чувствую себя одинокой, потерянной, всеми брошенной. И делать ничегошеньки
не хочется: ни желания нет, ни сил. Квелая вся какая-то, пришибленная, то и
дело комок к горлу подкатывает - ни вдохнуть, ни выдохнуть. Все из рук
валится, ни к чему душа не лежит. Хочется только одного: спать, спать,
спать. Полгода я еще держалась. Но сейчас чувствую: дошла до ручки. Когда,
когда ты вернешься к нам? Ни с места! Мне ни в коем случае нельзя раскисать.
Лучше снова окунуться в эротику: хоть и уничижение, а, того гляди, обернется
своей прямой противоположностью. Иное дело - сентиментальность: тут
уничижение как бы установлено раз и навсегда. Окончательно! Бесповоротно!
Без тени жалости отвечаю: - Вернусь, когда время придет.
- А когда оно придет? - Сама знаешь. Как только закончу снимать фильм.
- Аттилио говорит, что тебе не дают снимать.
- Твой Аттилио сам никудышный режиссер. Он ровным счетом ничего не
знает. Съемки начнутся самое большее через месяц.
- Через месяц? - Через месяц-полтора.
- Нет, я чувствую, чувствую... Ты снимешь этот фильм, а потом скажешь,
что тебе надо остаться одному, чтобы собраться с мыслями для следующего
фильма, - и так никогда не вернешься.
- Я слов на ветер не бросаю. Сказал, вернусь, как только закончу фильм,
значит, вернусь.
- Нет, не вернешься, не вернешься. Я тебе разонравилась. Ты найдешь
себе другую.
- Да с чего ты взяла? Пять минут назад, в постели, что, не видела -
"он" у меня аж дыбом стоял.
- Так что ж ты "его" не заправил куда надо? - Что, что! Я должен
сосредоточиться, как следует разобраться в себе. А чтобы сосредоточиться,
нужно в первую очередь оставить все постельные дела.
- Неправда. Из дома ты ушел не из-за этого.