"Альберто Моравиа. Римские рассказы" - читать интересную книгу автора

Паяц

В ту зиму, просто чтобы испробовать еще одну профессию, я стал бродить
по ресторанам, аккомпанируя на гитаре одному приятелю, который пел. Его имя
было Милоне, но все звали его "учитель", потому что когда-то он преподавал
шведскую гимнастику. Это был здоровенный мужчина лет пятидесяти или около
того, не то чтобы очень жирный, но широкий и коренастый, с толстым, угрюмым
лицом и грузным телом, под которым жалобно скрипели стулья, когда он
садился. Я играл на гитаре в своей обычной манере, серьезно, сидя спокойно,
почти не шевелясь и опустив глаза, потому что ведь я артист, а не шут; но
зато Милоне вечно изображал из себя шута. Он начинал словно невзначай,
прислонившись к стене, засунув под мышки большие пальцы рук. В надвинутой на
глаза шляпе, с огромным брюхом, вылезавшим из брюк и перехваченным снизу
ремнем, который вот-вот лопнет, он был похож на пьяницу, тихонько скулящего
под луной. Но вот мало-помалу он входил в роль и начинал не то чтоб петь (у
него не было ни голоса, ни слуха), а скорее давать представление или, лучше
сказать, паясничать. Его специальностью были чувствительные песни, самые
известные, те, которые обычно так трогают и волнуют; но в его устах эти
песенки из трогательных становились пошлыми и смешными, потому что он умел
все осмеять, и притом совсем по-особому, как-то неприятно, горько. Не знаю,
в чем тут было дело: может, в молодости его обидела какая-нибудь женщина или
таким уж он уродился, с этим вот грубым, насмешливым характером, но только
ему доставляло удовольствие обливать грязью все светлое и хорошее. Он не
просто изображал, нет, он вкладывал в свои шутовские выходки какую-то
непонятную страсть, ненависть, и остается только предположить, что люди за
едой тупеют, если слушатели его не замечали, что то, что он делает, не
смешно, а гадко и страшно. Особенно превосходил он самого себя,
передразнивая жесты, взгляды и ужимки женщин, высмеивая их слабости и
недостатки. Что делает обычно женщина? Кокетливо улыбается? Вот он и скалит
зубы из-под полей надвинутой на лоб шляпы, как дешевая потаскушка. Немножко,
как говорится, вихляет бедрами? Что ж. Он трясет животом, непристойно
выставив зад, толстый и тяжелый, как туго набитый мешок. Лепечет что-нибудь
нежным голоском? И он, глядишь, складывает губы в трубочку и пищит при этом
так приторно, так противно, что просто тошнит. Короче говоря, он не знал
меры и переходил всякие границы, делался пошлым, омерзительным. Мне иногда
просто самому стыдно становилось, потому что одно дело аккомпанировать на
гитаре певцу, а другое - подыгрывать шуту. А потом я помнил, как совсем
недавно аккомпанировал прекрасному артисту, который пел те же самые песни
по-настоящему, серьезно. И мне было больно видеть, во что превращают эти
песни, какими они становятся гадкими и непристойными просто и узнать нельзя.
Я как-то раз сказал ему об этом, когда мы брели по улице, направляясь из
одного ресторана в другой. И прибавил:
- И что худого сделали тебе женщины?
После своих шутовских представлений он всегда становился рассеянным и
угрюмым, словно в голове у него бродили невесть какие мрачные мысли.
- Ничего, - ответил он, - ничего они мне не сделали.
- Я потому спрашиваю, - пояснил я, - что ты высмеиваешь их с такой
страстью...
На этот раз он не ответил, и разговор на том и кончился.