"Альберто Моравиа. Дом, в котором совершено преступление" - читать интересную книгу автора

своего безразличия к разговорам, которые велись вокруг подноса с напитками;
и словно жилище Де Гасперисов в самом деле было лишь игорным домом, ему,
видимо, очень хотелось поскорее вернуться к картам. Впрочем, ему почти
всегда не везло, он много проигрывал и от этого бывал рассеян и неприятно
мрачен. Де Гасперис тоже проигрывал, но старался одолеть свое невезение,
как, вероятно, и пристрастие к спиртному, - молча, с холодным упорством
человека себе на уме. Выигрывали остальные двое - Пароди и Локашо. При этом
они так радовались, что раздражали не только жену Де Гаспериса, но и Туллио.
Пароди громко разговаривал, смеялся, похлопывал по плечу своих партнеров и
даже пел; на Локашо же выигрыши оказывали несколько иное действие: сначала
он держался робко и церемонно, но потом, разойдясь, пускался в
откровенности, в которых провинциальная наивность смешивалась с грубой
хитростью и жадностью неотесанного горожанина. Ему не верилось, что он
удостоился играть с Варини и другими двумя, что его угощает такая красивая и
тонкая женщина, как Де Гасперис; он был на верху блаженства; иногда он
доходил до того, что, разговаривая, засовывал большие пальцы под мышки. Один
раз он даже вынул из кармана пачку семейных фотографий и стал их показывать:
мать, сестры, племянники. В некотором отношении он был все же приятнее
Пароди; тот считал себя человеком воспитанным и светским, а на деле смахивал
на разъезжего торговца или цирюльника. Локашо же был человек без претензий;
с мрачной скромностью он признавал, что он прост и невежествен, и верил
только в деньги, приобретенные тяжким трудом. Но под этим упрямым смирением
скрывалось не меньшее тщеславие, чем у Пароди. Варини не скрывал своего
презрения ни к Пароди, ни к Локашо. Он разговаривал с ними редко и всегда с
оттенком легкой и мрачноватой насмешки. Напротив, Де Гасперис, совершенно
непроницаемый, не обнаруживал никаких чувств, лишь отпускал короткие реплики
или хмыкал, слушая своих приятелей молча и рассеянно. А ведь скорее он, а не
Варини должен был с презрением и негодованием относиться к двум остальным,
потому что они никогда не упускали случая приволокнуться за его женой.
Ухаживания Пароди, очевидно, раздражали женщину больше всего. С веселым
нахальством он брал ее за руку и что-то нашептывал ей на ухо; все его
разговоры были пестрым набором избитых любезностей, двусмысленностей,
неприличных намеков; всякий раз, когда он смотрел на эту красивую женщину,
взгляд у него становился тяжелым и грубым, словно он касался ее руками.
Локашо, то ли мало изощренный в светских делах, то ли из робости,
ограничивался тем, что при всяком удобном случае старался подойти к ней
поближе, словно для того, чтобы вдохнуть ее аромат. Он, казалось, восхищался
болтовней Пароди и смотрел на него не без зависти и досады. Но неспособный
противостоять этому каскаду острот и пошлостей, он тупо и упрямо хвастался
своей карьерой и деньгами, и ясно было, что весь этот поединок происходит
из-за жены Де Гаспериса. Трудно было представить себе положение более
неприятное для нее, чем то, когда рядом с ней были эти двое: один - со
своими далеко не безобидными шуточками, другой - с грубыми деревенскими
уловками. В их обществе ее еще больше обычного терзал все тот же вечный
стыд.
Гости всегда расходились очень поздно. В первый раз Туллио, усталый,
видя, что уже за полночь, а игроки и не думают уходить, встал. Но женщина
его удержала и сказала, краснея: "Останьтесь, а то мне придется одной
дожидаться, пока они кончат..." Туллио, удивленный, не подумав, спросил ее,
почему она не уйдет спать. Она снова покраснела и, указывая на широкий диван