"Даниил Лукич Мордовцев. Авантюристы (Историческая повесть времени царствования Екатерины II) " - читать интересную книгу автора

сказала наконец Екатерина весело. - Кстати, - улыбаясь, продолжала она, -
тебе, как вице-канцлеру, предстоит немало хлопот с Австрией.
Безбородко опять молчал; как истый хохол, он не был разговорчив, но
охотнее слушал других.
- Император Иосиф в плену, - сказала она весело.
- У кого, государыня? - спросил ошеломленный хохол.
- У Еропкина... На, прочти бумагу.
И она подала ему рапорт Еропкина о нашем злополучном герое, о бароне
фон Вульфе. Затем подошла к своему столу, взглянула на исполинское яйцо,
справилась тут же, который час, и сказала, обращаясь к Храповицкому, который
давно сидел за своим столиком и усердно перлюстрировал почту:
- Что, ничего не нашел?
- Ничего, ваше величество.
- Так возьми перо и бумагу, а я тебе продиктую об этом Вульфе: надо его
выслать из России... Он уже был раз замешан по делу Зановичей и Зорича.
Храповицкий приготовился писать.
- Пиши: "Петр Дмитриевич! На донесение ваше о случившемся происшествии
у содержащегося под стражею иностранца Вульфа с секретарем нижнего
надворного суда Смирновым..." Написал?
- Написал, государыня.
- Пиши дальше: "...не можем мы иного сказать, кроме одобрения
резолюции, вами данной, примечая, что ежели бы лучший был присмотр за
подстражными, то не могло бы и того случиться". Готово?
- Готово, ваше величество.
- Подай.
Храповицкий подал написанное. Императрица прочла, обмакнула перо в
чернильницу и крупно подписалась: Екатерина.
В дверях показалась полная и красная физиономия Марии Савишны.
- Что, Савишна?
- Пора чесаться, государыня.
- Иду.

XIII. ИЗГНАННИК

Морозным зимним утром 1790 года из Москвы по смоленской дороге ехали,
один за другим, два крытых дорожных возка, и тот и другой запряженные
тройкой почтовых.
Неприглядна зимняя езда на лошадях. Неприглядны, однообразны, скучны до
тоски открывающиеся глазам путника картины. Куда ни обратится взор, везде
белые, слепящие глаз равнины. Овражки, бугорки, горки, жалкий кустарник,
оголенный лес, на всем этом снег, как саван мертвеца. Вечно мертвая ель
чернеет из-за хлопьев снега, как болезненные струпья на белом теле.
Однообразная, тоскливая равнина тянется до самого горизонта, до края неба,
которое тоже смотрит какою-то тускло-снежною пеленою, из которой при порывах
ветра сыплется все тот же снег и снег. Изредка грубо, как-то удушливо
каркая, в холодном воздухе пронесется ворона, словно и она ищет улететь
куда-нибудь из этого снежного царства. Стебли засохшего бурьяна, торчащие из
снега, кажутся такими жалкими, покинутыми.
Однообразно, тоскливо позвякивают колокольчики под дугами коренных.
Визг полозьев отдается в сердце, словно бы и тем стало снежно и холодно.