"Александр Моршин, Валерий Лобачев. Азбука последнего ритуала " - читать интересную книгу автора

верхом указывает на север, низом на юг. Значит, если смотреть кресту "в
лицо", то вы обращены к востоку. (Крест, известно, может и "лежать" на
плите, но он все равно как бы предстоит перед вами.) Крест на храме, крест
над входом в храм, а православные храмы обращены к востоку алтарем. Вход,
соответственно, с запада. Собственно говоря, самое главное здесь ориентация
на солнце (восток-запад). Западно-христианские церкви могли обращаться
алтарем на запад и этим повторяли греческие святилища. А
восточно-христианские, то есть изначально по большей части греческие,
грекоязычные во всяком случае, - повторяли ближневосточные, палестинские, в
том числе Иерусалимский храм, обращенный святилищем на восток. Апостольская
проповедь шла с восточных берегов Средиземного моря на западные, традиция
храмовая ориентировалась на ту, что ближе, и получилось, что до
Константинополя дошла иерусалимская ориентация, а до Рима - античная
греческая.
Главное, однако, что храм - одновременно образ мироздания и образ
человека. Человек, упокоенный в могиле, подобен храму. И так же
сориентирован по сторонам света. Он смотрит на восток - он готов войти в
Храм Божий.
Берега и острова русских северных морей уставлены крестами, и это не
всегда могилы. И всегда - не только могилы. Это и лоцманский знак-компас.
Засечки и кресты до сих пор можно видеть и в северных лесах, на стволах
древних деревьев - это указатели пути сквозь чащобы.
Кладбища и то, как хоронили и хоронят, - все это не случайно и
многозначно.


На пути к неизбежному. Уход


"Ты не один!"

Большинство из нас могло бы свести свои размышления о смерти к русской
пословице: "Умереть сегодня - страшно, а когда-нибудь - ничего". Но помимо
предназначенной тебе смерти, которая кажется часто далекой и почти
нереальной, существует смерть других. Она заставляет думать - и об уходящих,
и о себе.
"Я вырос, состарился и оглянулся на свою жизнь..." - записывает Лев
Толстой. Из этой фразы рождается знаменитая его "Исповедь". Толстому 54
года. Он еще напишет "Воскресение", "Живой труп" (какие, однако, значащие
заглавия!), многое еще напишет за предстоящие ему почти три десятка лет. Но
он пережил смерти очень близких ему людей: отца, братьев и самого любимого
из них - Николеньки, родственников и столь близкой ему по духу "тетеньки"
Ергольской. И своих двоих детей, проживших всего по году. И он говорит в
"Исповеди": "Не нынче-завтра придут болезни, смерть (и приходили уже) на
любимых людей, на меня, и ничего не останется, кроме смрада и червей. Дела
мои, какие бы они ни были, все забудутся - раньше, позднее, да и меня не
будет. Так из чего же хлопотать? Как может человек не видеть этого и жить
вот что удивительно!"
Страх смерти, бессмысленность жизни перед ее лицом... И единственно
возможный прорыв из этого "замкнутого круга страха смерти", как утверждал