"Андре Моруа. Путешествие в страну эстетов " - читать интересную книгу автора

Ручко очень огорчался из-за того, что я не писал. В его глазах жизнь,
посвященная не творчеству, а чему-нибудь иному, была испорченной жизнью. Ему
оставалось протянуть всего несколько месяцев, но он считал себя человеком
намного более счастливым, чем я, молодой и крепкий, но занятый планами
будущей деятельности, которая, с его точки зрения, была чем-то нереальным,
похоронами заживо. Кажется, он в конце концов решил, что "пробудить" мое Я
можно, только давая мне говорить об Анне и заставляя меня думать о моих
отношениях к ней. Обычно столь сдержанный, он однажды возмутился и чуть ли
не облил меня презрением, когда я заметил, что чем дольше длилось наше
путешествие, тем более простые и братские чувства возбуждала во мне Анна.
Эти слова свидетельствовали о моральном и физическом равновесии, которое
буквально выводило из себя моего несчастного друга. Зная, ценою какой борьбы
я пришел к этому умонастроению, я считал такую уравновешенность добродетелью
и гордился ею. Он же, будучи к ней неспособен, презирал мое бесстрастие.
- Нет, нет, - говорил он, беря меня за руки и глядя мне пристально в
глаза, - нет, Петр Иванович, вы говорите неправду! Вы сами себе лжете, вы
увиливаете от своего сокровенного Я... Мне хорошо известно, что эта
уравновешенность, которой вы так кокетничаете, только маска и что вы
достойны жить внутренней жизнью.
Когда он уходил от меня, я всегда испытывал чувство стыда,
неудовлетворенности, но не мог понять, вызвано ли это чувство сознанием
ничтожности моей собственной жизни или болезненными признаниями Ручко.
Иногда, покинув меня, он шел к Анне и излагал ей то, что он думал обо
мне. "Что хуже всего в Петре Ивановиче, - говорил он ей, - это то, что у
него гордость переходит в какой-то гонор, который душит все его истинные
чувства. Он драпируется в него, как в тогу. Видите ли, Анна Михайловна, люди
боятся тюрьмы, железных решеток, сторожей, а сами не видят, что замыкаются в
стократ более тесной тюрьме. В темнице еще можно быть самим собой. Я иду
дальше: в темнице легко быть самим собой. Но душа, в которой зада вили честь
и мораль, в которой стерли стремление считаться с обычаями и светом, - это
мертвая душа... Так вот, Петр становится каким-то замкнутым, высокомерным;
порой кажется, что он сухой человек, - он, который обладает такими духовными
сокровищами!.. Это ужасно!".
Затем он брал Анну за руку и говорил:
- Анна Михайловна, прошу вас, помогите мне его спасти!
- Но от чего? - недоумевала Анна.
- Нужно, чтобы мы поставили его лицом к лицу с его истинным Я, которое
он медленно в себе убивает... Он отрицает себя, замыкается в себе... Он
играет какую-то непонятную мне, абстрактную роль.
Пример этого неустанного анализа, который Ручко производил над собой и
над другими, оказался таким заразительным, что и Анна стала меня
выспрашивать. Она, прежде столь простая, теперь не принимала ни одной фразы
за истинное выражение моей мысли. Она старалась мне доказать, что я сказал
то-то потому, что думал другое, совсем обратное. Жизнь становилась
невыносимой. Случалось, я гляделся в зеркало и спрашивал себя: "Неужели я
действительно не я сам?" И начинал этому верить.
На четвертой неделе моего пребывания на Майане я стал, по примеру
эстетов, вести дневник своих переживаний. В эту минуту он у меня перед
глазами - маленькая, пожелтевшая от морской воды тетрадка; извлекаю из нее
несколько заметок, так как они отражают то тревожное состояние духа, в