"Андрэ Моруа. Воспоминания (Фрагменты книги) " - читать интересную книгу автора

которое уже возвещало о себе кровавыми зарницами. Нам предстояло исправить
последствия этих безрассудств. В роковую минуту начала войны я поклялся себе
сделать все, что в моих силах, чтобы повергнуть кровожадное чудовище и
объединить силы тех, кто готов с ним сражаться.
Вечером Жироду вызвал меня к себе в кабинет. У ног его лежал
великолепный пес, которого он гладил и время от времени разговаривал с ним.
Я смотрел на Жироду, элегантного, обворожительного, и прислушивался к его
безукоризненным, изящным, ироничным фразам. Но сутью их была чистая,
благородная любовь к Франции, какой она ему представлялась, - и то была
подлинная Франция; а его своеобразное чувство чести было подлинной честью.
Странно и страшно было осознавать, что этот великий писатель, заклеймивший
когда-то воинственные речи Пуанкаре, возглавлял теперь нашу военную
пропаганду. Один высокий военный чин спросил его надменно: что же
французское воображение может противопоставить изобретениям Гитлера? Он не
задумываясь ответил: "Кира Великого".
Ответ мне понравился, но кто мог сказать наверняка, помогут ли нам
фантазии и находчивость самого французского из всех французов.
Следующая глава выпадает из череды воспоминаний. Я написал ее в 1941
году в Нью-Йорке, на башне, возвышающейся над Парк авеню. Поражение Франции
забросило нас с женой в Америку. Я поместил этот текст в финале первой части
моих "Мемуаров", которая заканчивается 1939 годом и включает разделы: "Годы
ученичества" и "Годы труда". Хронологически повествование продолжается в
"Годах бедствий".
Царствие Божие
Царствие Божие внутри вас есть.
Евангелие от Луки, 17, 21
Сегодня утром в лиловом предрассветном тумане мне почудился
раскинувшийся у моих ног итальянский город, вознесший ввысь церковные шпили
и крепостные башни. Вдали сквозь бледную зелень и прозрачную дымку
проступает голубое озеро Центрального парка; оно напоминает крошечные
средневековые пейзажи, едва различимые в светящемся мареве заднего плана
картины. С раннего утра по улицам, как по шахматной доске, движется
бесчисленное множество желтых, серых, черных машин, послушных в своем
продуманном танце ритмичному чередованию красных и зеленых огней. Прохожие
кажутся сверху темными и светлыми точками. Забираясь на такую высоту, я
иногда чувствую себя монахом-столпником и отрешаюсь от суеты и городского
шума. Возвышенность этих мест располагает к молитве. Подведем итог.
"На земле мы как на спектакле, - писал Шатобриан. - Стоит на мгновение
отвернуться, как раздается свисток и волшебные дворцы исчезают. Когда же мы
снова устремляем взгляд на сцену, то видим лишь голые доски и незнакомых
актеров..." На сцене собственной жизни я долго глядел на привычные декорации
и считал их неизменными. "Здесь такая панорама!" - сказал мне архитектор,
когда я покупал дом в Нейи. В декорациях, изображавших Булонский лес, Париж,
Францию, двадцать лет кряду играли известные мне актеры; я знал их амплуа и
творческие возможности, я разбирался во всех перипетиях пьесы и, казалось,
угадывал развязку. Вдруг звучит свисток: вмешивается Судьба. Панорама
исчезает. Булонский лес уплывает вверх, в колосники, силуэт Триумфальной
арки бледнеет, в темноте колдуют рабочие сцены. Когда вновь вспыхивают огни
рампы, на заднике изображены Рокфеллеровский центр и Эмпайр-стейт-билдинг, а
на сцене - совсем другие герои, говорящие на чужом языке.