"Борис Можаев. Трое (Рассказ художника)" - читать интересную книгу автора

казался каким-то искусственно вытянутым, и его руки действительно напоминали
оголенные побеги маньчжурского ореха, как метко заметил Ольгин. Я вспомнил,
как она настойчиво желала, стремилась к тому, чтобы ее Стасик произвел
впечатление. Но в этом стремлении чувствовалась не гордость за мужа, а
скорее скрытое беспокойство, желание подкрепить свою не очень крепкую
уверенность в его значимости. Недобрая примета, думал я.


Прошла уже неделя после нашей встречи, а я и не собирался уезжать.
Теперь я каждый день вижусь с Полушкиными, часто слушаю, как Нина записывает
сказки, и рисую старух-сказительниц в синих халатах-тегу, ярко расшитых по
бортам, и с неизменными трубочками во рту. Нина часто прерывает
сказительниц, строгим тоном задает десятки вопросов и все торопливо
записывает, словно ведет следствие. Когда встречаются смешные места, она
сильно запрокидывает голову, смеется бисерным счастливым смехом, и на ее
белой шее мелко подергивается голубая жилка. Потом она оборачивается ко мне:
"Вот посмотрите, какая удивительная деталь".
Я наклоняюсь к ней, чувствую ее упругое плечо и вижу, как странно
блестят ее глаза.
Раза два ходил с нами Станислав, но записывание сказок ему кажется
скучным делом, на мои рисунки он смотрит косо, с нескрываемой
презрительностью и вообще старается со мной не разговаривать. Он ехал сюда с
надеждой - найти в удэгейском фольклоре предания о былом приобщении племен к
древней цивилизации бохайцев, следы, которые позволили бы судить об
удэгейцах и других малых здешних народностях, как об осколках погибшего
Бохайского царства. Но, просмотрев несколько десятков записей, он махнул
рукой: "Родовщина!" - и потерял всякий интерес к фольклору.
Зато с Ниной у нас вырабатывалось нечто вроде фольклорного
сотрудничества; она вычитывала мне про всяческих чудищ: "Зубы у него
большие, язык острый, как шило, на лице шерсть черная, на руках когти
медвежьи. А зовут его Кугомни. Летает он по воздуху, кровью питается". Я
изощряюсь и набрасываю чудовище на медвежьих лапах, с крыльями комара. Или
рисую летящую жабу с чертами лица старой карги, а то говорящую рыбу -
кальму, похожую на Нину. Все это забавляло ее: она по-детски смеялась,
запрокидывая голову, и потом аккуратно складывала рисунки в свои тетради.
Как-то после обеда Нина читала нам новые записи сказок. Мы втроем
сидели на огороде в клетушке, густо обросшей диким виноградом: здесь в тени
на глиняном прохладном полу было райское убежище от знойного августовского
полдня. Тыхей принес нам мелкие, но спелые арбузы; Полушкин время от времени
нарезал длинным столовым ножом тоненькие ломтики и складывал их на
деревянный кружок.
Каждую запись Нина начинала одними и теми же унылыми протяжными звуками
"аннана-аннана", что значило давным-давно. Как правило, каждая сказка не
имела строгого сюжетного развития, а складывалась из множества случайных
встреч, похождений, единоборств. В каждой сказке кто-то с кем-то
состязался, - сильный сильного пробовал, - и кончалось все это тем, что
победитель либо обдирал шкуру с убитого, если это был зверь, либо отбирал
имущество у побежденного. Но зато как много было в них мудрых поучений,
какие оригинальные образы, столько красок и воображения!
- Как это ни странно, - сказал Полушкин, - но эти народные сказки