"Сергей Дмитриевич Мстиславский. Накануне: 1917 год " - читать интересную книгу автора

звать.
- По революции - тезки, выходит, - засмеялся Сосипатр. - Иваном
меня - по-партийному, по-нелегальному кличут. А по крещению я - Сосипатр.
- Чего?! - удивился солдат. - Да разве есть имя такое? Ну, удружил
родитель.
- Отец ни при чем, он Семеном хотел крестить, по деду. Да с попом,
видишь ли, в цене за крестины не сошлись: поп у нас в приходе - жаднюга,
ну, как пастырю полагается, а у отца какие доходы: айвазовец тоже был.
Поп, отцу назло, заместо Семена, когда в воду меня окунал, и хватил:
"Крещается раб божий Сосипатр во имя отца и сына..." Отец его за руку:
"Стой, очумел? В какого беса крестишь?" Да уж ничего не поделаешь - успел
поп "святого духа, аминь" договорить. Стало быть, крышка. Так и записали
Сосипатром.
Иван сокрушенно покачал головой.
- От-то пакостник, скажи на милость. Вредный они вообще народ - попы.
У нас в полку, к примеру. На исповеди, на духу, обязательно пытает, не
погрешил ли против начальства - "еже словом, еже делом, еже помышлением".
Солгать солдат боится - кто на исповеди солжет, известно, после смерти в
ад, на вечные муки. Притом, по закону божию, поп тайну исповеди обязан
хранить: только к божьему сведению. А наш поп выспросит таким способом,
и - по начальству. Мы сначала понять не могли, чего это у нас - то одного,
то другого берут: кого в дисциплинарный, а кого и вовсе в арестантские
роты. Потом обнаружили.
Сосипатр-Иван с особым вниманием глянул на солдата:
- Брали у вас, стало быть, солдат? За политику?
- Обязательно, - кивнул Иван-солдат. - Полк у нас вообще рисковой:
осенью даже на демонстрацию выходили, ты разве не слышал?
Опять засмеялся Сосипатр.
- Чего мне слышать: я на себе видел. Хороший у вас, стало быть, полк?
- Чтоб очень хороший, так этого я не скажу, - раздумчиво ответил
Иван. - Конечно, на начальство он лют, но я так полагаю: какую воинскую
часть ни возьми - всюду сейчас солдат против начальства. Не может он
против начальства не быть. Очень уж солдатская жизнь тяжела, товарищ Иван.
Хуже всякого собачьего положения. Народу в казарме набито - не продохнуть.
Койки в три яруса, по-вагонному, до самой крыши люди лежат, как кладь. В
ночь дух такой, что хоть топор вешай. Грязь, клопы, вши. Что ни делай, в
чистоте себя не удержишь. Опять же пища: только звание одно, что обед.
Раньше хоть хлеба давали в полную порцию, а нынче за корочку сухую солдаты
дерутся. А строгости!
Во взводе у нас не так давно рядового Игнатьева не за провинность
какую, а за то, что заболел, на ученье не вышел, - под ружье поставили, он
два часа постоял - да и помер. Конечно, терпим, - потому, куда солдату
податься. Однако, я говорю, ропщет солдат.
- Так что, ежели по ротам у вас поискать, ребята найдутся...
подходящие?
- Подходящие? - Иван-солдат сдвинул папаху, почесал затылок. - Как
сказать... Ребята, конечно, есть, а вообще... Темный у нас, признать надо,
народ: плохо еще разбирается, что к чему. Взбурлит, и опять в лямку...
Смотри-ка, никак задавили кого, что ли: люди стоят.
У лавки, на углу, действительно, негустая сбилась толпа. Подошли.