"Сергей Дмитриевич Мстиславский. Накануне: 1917 год " - читать интересную книгу автора

демонстрацию женщин (они хотя и жены рабочих, но живут только хозяйством,
от кухни, от корыта приходится отрывать) - совсем нелегкое дело. Надо
собирать, говорить. Вернешься усталая, где тут еще опять разговаривать. Да
и голова совсем, совсем не тем занята, даже дико как-то заговорить сейчас
об ухаживании, о романе, о чисто-чисто любовном... Заговоришь - еще хуже
выйдет, пожалуй, еще хуже разбередишь вместо помощи...
22-го, в канун демонстрации, Марина вернулась раньше обычного:
назавтра надо быть свежей и крепкой. Решила хоть сколько-нибудь выспаться.
И, может быть, потому, что ожидание завтрашнего бодрило как-то особо,
особою, радостной бодростью, - такой несчастной, заброшенной, жалкой
показалась ей сидевшая у окна, в кресле, без книги даже, а так, бессильно
свесивши руки, словно больная, Наташа, что Марина невольно положила ей
подойдя, докторским движением, руку на сердце.
- Саднит?
Наташа кивнула.
- Вы что... разошлись?
Наташа кивнула опять. И сказала, опустивши ресницы:
- Я и сама не понимаю... В ту самую ночь... ну, распутинскую, я ж
тебе говорила... что-то нас развело... Именно тогда еще... над полыньей...
Какие-то от нее поднявшиеся, смутные, но неодолимые мысли. Я все думаю,
думаю... Почему... не знаю, как лучше сказать: ненужными, что ли... а
может быть, и вовсе чужими стали друг другу. Сразу... А ведь была...
любовь.
- Любовь? - Марина покачала головою. - Нет. Любовь не может так
оборваться. Значит, это не любовь была, Наташа, милая. И значит лучше, что
так случилось...
- Но почему так случилось? Меня мучит, что я понять не могу, почему?
Скажи, как по-твоему?
- По-моему? - пожала плечами Марина. - Как я скажу, когда я не видала
и не знаю... Наверно... вспомни! - он что-нибудь сказал или сделал такое,
что в нем какая-то новая для тебя открылась черта - и черта
непереносная, - ты его по-другому в тот миг, и по-верному, поняла...
- Может быть, - безразличным голосом сказала Наташа, не глядя. - Я на
следующий день написала, чтоб он больше не приходил. И не нужно, чтоб
приходил. А все-таки без него мне трудно, трудно невыносимо... Ведь я
теперь совсем, совсем осталась одна. Одна на всем свете.
- Наташа! - вспыхнула Марина.
Наташа вскинула голову.
- Ну да, конечно. Ты же ушла от меня. Да, да, я знаю: я отсталая,
по-твоему. У меня, по-твоему, нелепые взгляды. Ты в гимназии еще смеялась:
"кисейная барышня". Пусть... Ну, я такая, да. И ничего со мной нельзя
сделать. Но все-таки я живой человек. И не могу так - без теплой руки...
Ты сама знаешь, чем ты была для меня. А теперь бросила, ушла. Даже не
разговариваешь больше. Совсем ты - с другими... Я даже не знаю, с кем...
Марина взяла голову Наташи двумя руками.
- С кем? Если хочешь... я тебе покажу. Хочешь завтра вместе пойдем на
демонстрацию... Завтра ведь женский день - день борьбы за женское
равноправие.
Она улыбнулась через силу. Не то... Но что с собой сделаешь, когда и
жаль человека, а не говорится с ним от сердца всего, по-душевному...