"Харуки Мураками. Радио Мурaками" - читать интересную книгу автора Кстати, так как запись концертная, под конец слышны аплодисменты
публики. Эти аплодисменты сами по себе произведение искусства. Сразу понятно, что имеешь дело с итальянцами: отзвук последней ноты еще едва уловимо витает над залом, он медленно тает и вот-вот исчезнет, и тут - великолепным откликом, достойным оперной арии, - воздух взрывают бешеные овации. Они - яркое свидетельство того, как глубоко и тонко почувствовала публика гениальность исполнителя. Это то, что можно назвать настоящими, образцовыми аплодисментами. Для меня они были неотделимы от "Эстампов", и моя память сохранила их наравне с музыкой. И вот представьте, как-то раз наш класс повели на концерт одной известной японской пианистки. В программу, между прочим, входили и "Эстампы" Дебюсси. Прямо скажем, ее исполнение очаровывало не так, как рихтеровское, но была в нем своего рода элегантная прелесть. И вот, когда пианистка закончила играть, я, конечно же, зааплодировал. А так как я с головой был погружен в музыку, то - о ужас! - мои аплодисменты раздались именно в тот момент, в который они раздаются на пластинке с записью итальянских гастролей Рихтера. То есть тогда, когда "отзвук последней ноты еще едва уловимо витает над залом, медленно тает и вот-вот исчезнет". К тому же аплодировал я образцово, как в итальянской опере. И здорово опозорился. Это ведь не Италия, а Япония, так что, кроме меня, не нашлось ни одного человека, которому бы пришло в голову начать аплодировать именно в этот момент. Я чуть сквозь землю со стыда не провалился. "Эстампы" в исполнении Рихтера я, бывает, слушаю и теперь и каждый раз, когда слышу аплодисменты в конце записи, вспоминаю тот ужасный случай и сгораю от стыда. В жизни есть множество восхитительных моментов, но и сплошным восхищением, мы бы очень быстро от нее устали. Правда-правда. Куча проблем Незадолго до того, как мне исполнилось тридцать, я внезапно решил: "Напишу-ка я роман". И написал. И за этот роман мне присудили премию. Так что ученических, ранних произведений у меня вроде как и нет. С самого начала я производил законченный "литературный продукт". По молодости это казалось закономерным и не напрягало, но теперь я думаю, что был в те времена излишне самоуверенным и наглым. Когда из издательства сообщили о премии, я поехал в Отаву [28] на встречу с ответственным редактором. После встречи с ответственным пошел на прием к главному. Тот сказал: "С романом куча проблем. Но старайся, пиши еще". С таким видом, будто сплюнул какую-то дрянь, попавшую в рот. А я подумал: "Вот сволочь, будь он трижды главным из главных, кто ему дал право так со мной разговаривать?" В подобных ситуациях всегда появляются такие мысли. Дело в том, что роман "Слушай песню ветра" стал причиной внутрииздательского скандала. Многие считали, что "эту бесконечную болтовню вообще нельзя назвать литературой". Возможно, правда была на их стороне. Но я считал, что если они все-таки - пусть неохотно - решили дать мне премию, можно было бы постараться и создать хотя бы видимость добросердечного отношения. Это ведь не очень трудно, правда? |
|
|