"Рю Мураками. Танатос ("Меланхолия" $3)" - читать интересную книгу автора

поведения, под обаяние которой попадал всякий, кто только видел эту женщину.
И я подумал, что поступил бы не лучшим образом, бросив здесь ее, не
понимающую ни слова на языке страны, где все находится в руках у полиции.
- Вы, случайно, не господин Ватанабэ, что живет неподалеку от меня? А
не Курихара, который живет в Париже, сразу за церковью Сен-Жермен? А что вы
здесь делаете? Я вам говорила, что сто раз уехала бы из Парижа, а вы все
пытались отговорить меня, но я уже сказала, мое решение окончательно и
именно поэтому я прилетела сюда, а вы никогда ничего не поймете, вы и не
догоняете, как можно жить с такой страстью и пылом, а? сколько времени?
Полтора? Два года? Два года у меня нет никакой работы, хотя это никак не
повлияло на мое решение покинуть Европу. Я стала там совсем сумасшедшей,
разум мой помутился. Вы лезете из кожи вон, рассуждая о культуре и истории в
этом городе из камня, стали и сухих листьев, это не скука, это настоящее
безумие, не такое, как у вас, это вам не просто жить в Париже и пить дешевое
вино и "Перно" в кафе, предаваясь воспоминаниям или рассуждениям о том, куда
катится мир, и так без конца. Вам этого будет достаточно, вы даже не
попытаетесь понять, о каком безумии я говорю вам, да, знаете ли, мне больше
не нужно рассказывать о своих воспоминаниях или судить о путях земных...
впрочем, об этом мне говорил учитель: все, о чем люди говорят, - это о своих
воспоминаниях и о том, куда катится мир... четыре года назад он оставил
запись на моем автоответчике: "Рейко, позвони мне, даже если теперь все
кончено между нами, нам не остается ничего, как только говорить о
воспоминаниях и о том, куда катится мир"... это был его последний звонок, и
я была точно такого же мнения, поэтому я и предпочла безумие, и приехала
сюда, на Кубу, с которой у меня связано много воспоминаний... сильный ветер,
овевающий ваше тело, этот ветер, ветер, и свет, сейчас солнце еще высоко и
его пока не видно, но вот когда я была с учителем, я всегда любовалась
розовым и фиолетовым цветом закатного неба... но я прилетела сюда не ради
ветра или солнечных закатов, и даже не для копаний в своем прошлом, я не
собираюсь заниматься самоистязанием... я вам только что говорила, что
приехала сюда, чтобы разобраться со своим безумием.
Она продолжала потом и по-японски, сидя на грубом сварном стуле, самом
примитивном стуле в мире. В ритме ее речей было некое очарование, ее голос
был так сладок, что даже шестеро сотрудников миграционной службы, ни слова
не понимавшие из того, что она говорила, слушали ее, боясь пошевелиться. Это
был настоящий спектакль, сценический монолог. И мужчины в форме цвета хаки,
окутанные клубами сигаретного дыма, с ног до головы покрытые потом, слушали
ее, как завороженные и забывшие обо всем на свете. Все это казалось
странным, словно сцена в каком-то фильме или тяжелый сон. Может быть, эта
женщина и была малость того, но не оставалось никакого сомнения в том, что
перед нами была настоящая актриса.

*****

Я решил поручиться за нее, помочь с оформлением въездных и таможенных
документов, а потом вывести ее из здания аэропорта, набитого испанскими,
немецкими и венесуэльскими туристами, усадить в свой "мерседес" и доставить
до гостиницы, что была указана в ее туристической карте. Мое поручительство
предполагало, что если она будет заподозрена в шпионаже в пользу
какого-нибудь могущественного врага, то я буду арестован или даже выслан