"Уоррен Мерфи Ричард Сэпир. Бамбуковый дракон ("Дестроер" #108)" - читать интересную книгу автора

он.
- Господи, я едва успела его разглядеть. - В голосе Одри проскользнули
нотки раздражения, которые мог уловить всякий, кто умел разбираться в ее
настроении.
- Я лишь хотел сказать...
- Что? Что вы хотели сказать, Саффорд?
Вопрос заставил профессора умолкнуть. В Джорджтауне, где они вели
совместную преподавательскую деятельность и нередко появлялись на людях
вдвоем, уже никто не сомневался, что Стокуэлл и Одри Морленд состоят в
"тесной связи". Стокуэлл не поддерживал этих слухов, но и не считал нужным
их опровергать. И если население Джорджтауна, состоявшее в основном из
ровесников профессора и людей старше его, вбило себе в голову, что Стокуэллу
удалось покорить сердце Одри, то не станешь же из-за этого бегать по
университетскому городку и пресекать сплетни.
По правде говоря, Стокуэлл был испуган, когда его ушей впервые (и
совершенно случайно) достигла молва о нем самом. Удивление быстро сменилось
гневом, но, прежде чем профессор успел поставить болтунов на место, он -
тогда еще бодрый пятидесятишестилетний мужчина - почувствовал нечто вроде
воодушевления.
Слухи тешили его гордость.
Ему было приятно сознавать, что знакомые мужчины, многие из которых
были младше, считают его достаточно привлекательным и полным сил, чтобы
завоевать внимание женщины тридцати с немногим лет, с внешностью кинозвезды
и ярким, живым характером. Еще больше профессору польстило то
обстоятельство, что многие коллеги-женщины приняли слухи за чистую монету.
Они поверили в него.
Профессора все чаще раздражало собственное отражение в зеркале -
картина, которую он предпочитал не замечать, полагая ее неизбежным злом. В
последние годы зеркало превратилось во врага, являя собой оживший портрет
Дориана Грея и напоминая Стокуэллу о разрушительном действии времени,
которое начинало угрожать ему лично. Непрекращающиеся слухи о его
похождениях в роли Казановы заставляли профессора внимательнее вглядываться
в свое лицо, пытаясь понять, что в нем увидели другие.
Он так и не понял, что в нем нашли окружающие, но в конце концов это
перестало его волновать. Пересуды, льстившие самолюбию Стокуэлла, все
ширились, раздувая его гордость, и, хотя он так и не решился сблизиться с
Одри по-настоящему (ведь гордость и смелость - это совсем разные вещи),
профессор постепенно привык думать о себе и о ней как... ну, скажем, как о
влюбленной паре. Для этого не было никаких оснований, и Стокуэлл частенько
бранил себя за бесплодную мечтательность, находя при этом наслаждение в
притворстве и успокаивая свою совесть тем, что оно никому не вредит.
За исключением тех мгновений, когда его охватывали приступы ревности.
Стокуэлл сознавал, что ревность - это верх глупости, и до сих пор ему
хватало здравого смысла держать свои чувства при себе, скрывая их от
окружающего мира.
Вплоть до нынешнего вечера.
- Простите, Одри. - Он понимал, что ответил невпопад, но у него не было
ответа, который позволил бы выпутаться из щекотливой ситуации. - Я вовсе не
хотел читать вам нотации, словно нудный папочка.
- Я - бедовая девчонка, Саффорд. - Слова Одри выражали очевидную