"Роберт Музиль. Соединения" - читать интересную книгу автора

Глубоко в ней таилось подозрение, что все напрасно, что бессмысленно
это ожидание и эти попытки обращаться с вещами совершенно неопределенными
как с обычными, реальными. Иногда же торопливо проскакивала мысль, что
Иоганнес жив, она словно прорывала какой-то мягкий покров, и сквозь него
показывался кусок действительности - и тут же пропадал вновь. Она
чувствовала тогда, как беззвучно и незаметно скользит за окном вокруг дома
вечер, это было так, словно однажды пришла ночь, пришла и ушла; она знала об
этом. Но внезапно все это сгинуло. Глубокий покой и ощущение тайны медленно
опустилось на Веронику, словно окутав ее складчатым покрывалом.
И настала ночь, эта единственная ночь в ее жизни, когда то, что
родилось под сумрачным покровом ее долгого больного бытия и не могло
преступить какой-то заслон, чтобы прорваться к действительности, как
огненное пятно, стало разрастаться, превращаясь в странные фигуры
невероятных событий, когда оно обрело силы наконец-то осознанно проявиться в
ней.
Влекомая каким-то неясным чувством, она зажгла в своей комнате все
светильники, и, окруженная ими, сидела неподвижно посреди комнаты; она взяла
портрет Иоганнеса и поставила его перед собой. Но ей больше не казалось, что
то, чего она ждала, было событие, происходившее с Иоганнесом, но оно
происходило и не с ней, на этот счет она не заблуждалась, - и вдруг поняла,
что ее ощущение окружающего переменилось и проникло в неведомую область
между сном и явью.
Пустого пространства между собой и окружающими вещами она теперь не
ощущала; оно заполнилось удивительно напряженной взаимосвязью. Предметы не
сдвигались со своих мест, словно пустили глубокие корни, - стол и шкаф, часы
на стене, - до отказа наполненные самими собой, отделенные от нее, замкнутые
в себе плотно, как сжатый кулак; и все же иногда они вновь проникали в
Веронику или смотрели на нее, словно у них были глаза, из какого-то
пространства, которое, как стекло, отделяло от них Веронику. Они стояли так,
словно долгие годы ждали только этого вечера, чтобы обрести себя, так
вздымались они и выгибались ввысь, и эта исходящая от них неиссякаемая
избыточная сила переливалась через край, и ощущение этого мгновения, едва
появившись, раздалось вширь вокруг Вероники, словно она сама вдруг заключила
все в свое пространство, в котором безмолвно мерцали свечи. Но иногда она
изнемогала от этого напряжения, и тогда ей казалось, что она лишь излучает
свет; какая-то ясность пронизывала все ее тело, и она ощущала ее на себе,
словно глядя на себя со стороны, и уставала от самой себя, словно от тихо
гудящего конуса света, отбрасываемого какой-то лампой. И мысли ее проходили
насквозь и выходили наружу из этой светлой сонливости, образуя мелкие
ответвления, которые выглядели, как тончайшая сеть вен. Молчание становилось
все глубже, завесы спадали, мягко, как мельтешение снежинок перед
освещенными окнами, окутывая ее сознание; то и дело вспыхивал в нем,
похрустывая, величественный зубчатый свет... Но через некоторое время она
опять достигла границ своего странно напряженного бодрствования, и внезапно
совершенно отчетливо ощутила: это теперь и есть Иоганнес, он обратился в
действительность именно такого рода, он - в изменившемся пространстве.
У детей и у мертвых души нет; а душа, которой обладают живые люди, -
это то, что не позволяет им любить, как бы они того ни хотели, то, что в
любой любви маленький остаточек оставляет для себя, - Вероника чувствовала:
то, что никакая любовь не сможет заставить отдать, - это нечто, придающее