"Ион Мынэскуртэ. Завтра, когда мы встретимся" - читать интересную книгу автора

неспешно стекалась от периферии к центру, к зрению, к слуху и мозгу корабля.
Это было как рак, как проказа или еще что-то пострашнее. Ночь за ночью были
слышны стоны агонизирующей гигантской птицы. Она умирала, и умирала куда
мучительнее, чем люди. Когда уже было не в силах слушать томительный стон
металла, Октавиан затыкал уши, но стон продолжал сверлить его мозг, и он
понял, что находится на пороге помрачения рассудка.
Оставалось недолго. Но он решился ждать конца. Он уже не верил, что
спасательный корабль застанет их живыми. Великой милостью казался каждый
глоток воздуха, каждый стук сердца, божьим даром казалось каждое
воспоминание. Он смертельно ненавидел время, такое мучительное и
быстротечное. Он не знал, будет ли после этого еще какая-то жизнь. Он хотел
прожить эту. До конца. До последнего вздоха. До последнего глотка воздуха.
До последней крошки хлеба. Вместе с Гансом и Жаном Фошеро. Назло драконам и
космическим бабам-ягам, назло метеориту, который мог оказаться вовсе не
метеоритом. И особенно - назло этим солнцам со своим дурацким светом.
Вдруг он понял, что ему уже не вынести одиночества,

НЕДЕЛЯ ВОСЬМАЯ

Агония продолжалась.
Ночью было особенно невыносимо слушать бесконечный стон металла. Десятки
автоматов делали отчаянные попытки приостановить или же отдалить катастрофу,
но все их усилия ни к чему не приводили.
Он не покидал своего поста. Отключил экран, но продолжал оставаться перед
ним. Как каменная баба. За кем он наблюдал? За Гансом? За Фошеро? Октавиан
криво усмехнулся. Скорее всего смотреть надо было за ним самим...
Удивительно, но иногда на экране всплывала тень как бы какого-то
приближающегося к кораблю тела. Но это могло быть и галлюцинацией.
Он не знал, будет ли потом еще какая-то жизнь, и хотел продолжить эту.
Вечность, а то и две, и три вечности назад, когда Жан Фошеро не нашел
спецлодки, когда уже все было потеряно, он уже решился. И когда огненный
столб метнулся к Земле, неся с собой две с лишним тысячи капсюль, и еще
одну, самую маленькую, в которой находился лишь листок из записной книжки с
нацарапанным номером сектора, в котором они застряли, да с двумя-тремя
короткими объяснениями, Октавиан по-прежнему оставался верен своему решению.
И теперь он боялся идти к ним, боялся, что не выдержит.
Но жизнь надо было прожить до конца, и ему неоткуда было знать, будет ли
еще другая жизнь, и не мог объяснить, почему жизнь надо прожить до конца, и
что такое сама жизнь, и почему они должны вернуться. Он боялся синевы в
глазах Ганса, боялся едкости Жана. Они смотрели на вещи с другой точки
зрения, они были не в состоянии понять его. Когда-то Жан даже сказал ему,
что у него ужасное чувство самосохранения. Но это было не совсем так. Он
хотел вернуться. Он хотел вернуться. Только и всего.
"Я - клетка того большого сообщества, называемого человечеством Я - это
не только те, что существуют сегодня, а и те, которые жили сто и тысячу лет
назад. А это значит, что две тысячи предков живут во мне, и смотрят на мир
моими глазами, и слышат моими ушами, а я думаю, исходя из их опыта, и если
меня не станет, не будут и они. Но во мне живет еще тысяча или десять тысяч
наследников, и я живу в них, и если не будет их, не будет вообще никого, -
лихорадочно рассуждал Октавиан Маниу, ясно ощущая, что к нему прибывают