"Владимир Набоков. Подлец" - читать интересную книгу автора

наповал. Еще один крестик в записной книжке. Немыслимо...
В столовой часы прозвонили пять раз. Антон Петрович с
огромным трудом, дрожа и кутаясь в клетчатый плед, поднялся -
и опять задумался, и вдруг топнул ногой, как топнул Людовик,
когда сказали ему, что пора ехать на эшафот. Ничего не
поделаешь. Казнь неизбежна. Нужно пойти мыться, одеваться.
Чистое белье и новый черный костюм. И, вставляя запонки в
манжеты рубашки, Антон Петрович подумал, что вот, через два-три
часа, эта рубашка будет вся в крови, и вот тут будет дырка. Он
погладил себя по блестящим волоскам, которые спускались
тропинкой по теплой груди, и стало так страшно, что он прикрыл
ладонью глаза. С какой-то трогательной самостоятельностью все
сейчас в нем движется: пульсирует сердце, надуваются легкие,
бежит кровь, сокращаются кишки,- и это внутреннее, мягкое,
беззащитное существо, живущее так слепо, так доверчиво, это
нежное анатомическое существо он ведет на убой... На убой! Он
крякнул, влезая в холодную, белую темноту рубашки,- и потом
уже старался не думать ни о чем, выбирал носки, галстук,
замшевым лоскутком неловко чистил башмаки. Ища чистый платок,
он набрел на палочку румян. И, взглянув в зеркало, на свое
ужасное, бледное лицо, он осторожно повел липкой этой палочкой
по щеке. Вышло сперва еще гаже. Он лизнул палец, потер щеку,
пожалел, что никогда не посмотрел хорошенько, как мажутся дамы.
На щеках появился легкий кирпичный налет,- ему показалось, что
так хорошо... "Ну вот, я и готов",- сказал он, обращаясь к
зеркалу, и мучительно зевнул: зеркало залилось слезами. Быстро
двигая руками, он надушился, разложил по карманам бумаги,
платок, ключи, самопишущее перо, нацепил монокль. Жалко, что
нет хороших перчаток. Такая была новенькая пара, но левая
овдовела. Он сел в гостиной, перед письменным столом, положил
локти на стол и стал ждать, глядя то в окно, то на часы в
складной кожаной раме.
А утро было чудесное. В высокой липе, под окном,
бесновались воробьи. Голубая бархатная тень сплошь покрывала
улицу, а крыши там и сям загорались серебром. Антону Петровичу
было холодно, и невыносимо болела голова. Хорошо бы хватить
коньяку. Коньяку в доме нет. Дом уже нежилой, хозяин уезжает
навеки. Ах, пустяки. Мы требуем спокойствия. Сейчас раздастся с
парадной звонок. Нужно быть совершенно спокойным. Вот-вот -
сейчас Грянет звонок. Они уже опоздали на три минуты. Может
быть, не придут? Такое дивное летнее утро... Да, они не придут.
Это хорошо. Он подождет еще полчаса, а потом завалится спать.
Антон Петрович широко разинул рот, приготовился выдавить
цельный ком зевоты,- хрустнуло в ушах, вздулось под небом,- и
в этот миг загремел звонок. И судорожно проглотив недовершенный
зевок, Антон Петрович прошел в переднюю, отпер дверь, и Митюшин
и Гнушке переступили порог.
- Пора ехать,- сказал Митюшин, глядя в упор на Антона
Петровича. Он был в своем всегдашнем фисташкового цвета
костюме, а Гнушке надел сюртук.