"Владимир Набоков. Весна в Фиальте" - читать интересную книгу автора

супружеская жизнь оставалась неприкосновенной, а с другой
стороны Фердинанд (сам эклектик в плотском быту,
изобретательнейшими способами обирающий природу) предпочитал на
жену не оглядываться, хотя, может быть, извлекал косвенную и
почти невольную выгоду из ее быстрых связей. Мне делалось
тревожно, оттого что попусту тратилось что-то милое, изящное и
неповторимое, которым я злоупотреблял, выхватывая наиболее
случайные, жалко очаровательные крупицы и пренебрегая всем тем
скромным, но верным, что, может быть, шепотом обещало оно. Мне
было тревожно, оттого что я как-никак принимал Нинину жизнь,
ложь и бред этой жизни. Мне было тревожно, оттого что, несмотря
на отсутствие разлада, я все-таки был вынужден, хотя бы в
порядке отвлеченного толкования собственного бытия, выбирать
между миром, где я как на картине сидел с женой, дочками,
доберман-пинчером (полевые венки, перстень и тонкая трость),
между вот этим счастливым, умным, добрым миром... и чем?
Неужели была какая-либо возможность жизни моей с Ниной, жизни
едва вообразимой, напоенной наперед страстной, нестерпимой
печалью, жизни, каждое мгновение которой прислушивалось бы,
дрожа, к тишине прошлого? Глупости, глупости! Да и она,
связанная с мужем крепкой каторжной дружбой... Глупости! Так
что же мне было делать, Нина, с тобой, куда было сбыть запас
грусти, который исподволь уже накопился от повторения наших как
будто беспечных, а на самом деде безнадежных встреч!
Фиальта состоит из старого и нового города; но между собой
новый и старый переплелись... и вот борются, не то чтобы
распутаться, не то чтобы вытеснить друг друга, и тут у каждого
свои приемы: новый борется честно пальмовой просадью, фасадом
меняльной конторы, красным песком тенниса, старый же из-за угла
выползает улочкой на костылях или папертью обвалившейся церкви.
Направляясь к гостинице, мы прошли мимо еще не достроенной, еще
пустой и сорной внутри, белой виллы, на стене которой: опять
все те же слоны, расставя чудовищно-младенческие колени, сидели
на тумбищах; в эфирных пачках наездница (уже с надрисованными
усами) отдыхала на толстом коне; и клоун с томатовым носом шел
по канату, держа зонтик, изукрашенный все теми же звездами:
смутное воспоминание о небесной родине циркачей. Тут, в
бельэтаже Фиальты, гораздо курортнее хрустел мокрый гравий, и
слышнее было ленивое уханье моря. На заднем дворе гостиницы
поваренок с ножом бежал за развившей гоночную скорость курицей.
Знакомый чистильщик сапог с беззубой улыбкой предлагал мне свой
черный престол. Под платанами стояли немецкой марки
мотоциклетка, старый грязный лимузин, еще сохранивший идею
каретности, и желтая, похожая на жука. машина: "Наша, то есть
Сегюра,- сказала Нина, добавив:- поезжай-ка ты, Васенька, с
нами, а?", хотя отлично знала, что я не могу поехать. По лаку
надкрыльников пролег гуаш неба и ветвей; в металле одного из
снарядоподобных фонарей мы с ней сами отразились на миг,
проходя по окату, а потом, через несколько шагов, я почему-то
оглянулся и как бы увидел то, что действительно произошло через