"Владимир Набоков. Весна в Фиальте" - читать интересную книгу автора

"глазам не верю"), и сразу всем показалось, ей первой, что мы в
давних приятельских отношениях: поцелуя она не помнила вовсе,
но зато (через него все-таки) у нее осталось общее впечатление
чего-то задушевного, воспоминание какой-то дружбы, в
действительности никогда между нами не существовавшей. Таким
образом весь склад наших отношений был первоначально основан на
небывшем, на мнимом благе, если, однако, не считать за прямое
добро ее беспечного, тороватого, дружеского любострастия.
Встреча была совершенно ничтожна в смысле сказанных слов, но
уже никакие преграды не разделяли нас, и, оказавшись с ней
рядом за чайным столом, я бессовестно испытывал степень ее
тайного терпения.
Потом она пропадает опять, а спустя год я с женой провожал
брата в Вену, и когда поезд, поднимая рамы и отворачиваясь,
ушел, и мы направились к выходу по другой стороне дебаркадера,
неожиданно около вагона парижского экспресса я увидел Нину,
окунувшую лицо в розы, посреди группы людей, мне раздражительно
незнакомых, кольцом стоявших и смотревших на нес, как зеваки
смотрят на уличное препирательство, найденыша или раненого, то
есть явно провожавших ее. Она махнула мне цветами, я познакомил
ее с Еленой Константиновной, и на этом ускорявшем жизнь
вокзальном ветерке было достаточно обмена нескольких слов для
того, чтобы две женщины, между собой во всем различные, уже со
следующей встречи друг дружку называли по именам, так свободно
уменьшая их, точно они у них порхали на устах с детства.
Тогда-то, в синей тени вагона, был впервые упомянут Фердинанд:
я узнал, что она выходит за него замуж. Пора было садиться, она
быстро, но набожно всех перецеловала, влезла в тамбур, исчезла,
а затем сквозь стекло я видел, как она располагалась в купе,
вдруг забыв о нас, перейдя в другой мир, и было так, словно все
мы, державшие руки в карманах, подглядывали ничего не
подозревавшую жизнь за окном, покуда она не очнулась опять, по
стеклу барабаня, затем вскидывая глаза, вешая картину, но
ничего не получалось; кто-то помог ей, и она высунулась,
страшно довольная; один из нас, уже вынужденный шагать, передал
ей журнал и Таухниц (по-английски она читала только в поезде),
все ускользало прочь с безупречной гладкостью, и я держал
скомканный до неузнаваемости перронный билет, а в голове
назойливо звенел, Бог весть почему выплывший из музыкального
ящика памяти, другого века романс (связанный, говорили, с
какой-то парижской драмой любви), который певала дальняя моя
родственница, старая дева, безобразная, с желтым, как церковный
воск, лицом, но одержимая таким могучим, упоительно-полным
голосом, что он как огненное облако поглощал ее всю, как только
она начинала:

On dit que tu te
maries,
Tu sais que j'en
vais mourir,-