"Владимир Набоков. Подлинная жизнь Себастьяна Найта" - читать интересную книгу автора

появившиеся после кончины Себастьяна, касательно гибели его отца на дуэли в
1913 году; на самом деле отец уверенно оправлялся от пулевого ранения в
грудь, когда - ровно месяц спустя - подхватил простуду, с которой его
наполовину залеченное легкое справиться не сумело.
Превосходный солдат, сердечный, веселый, мужественный человек, он
обладал великолепной чертой безрассудного беспокойства, которую Себастьян
унаследовал как писатель. Говорят, что прошлой зимой на литературном
завтраке в Южном Кенсингтоне знаменитый старый критик, блеском и ученостью
которого я всегда восхищался, обронил в разговоре, порхавшем вокруг
безвременной кончины Себастьяна: "Бедный Найт! В сущности, у него было два
периода: первый - скучный человек, писавший на ломаном английском, второй -
ломаный человек, писавший на скучном английском". Скверная колкость, и
скверная не в одном отношении, потому что слишком легко судачить о мертвом
писателе за спинками его книг. Хотелось бы верить, что шутник не чувствует
гордости, вспоминая об этой своей шутке, тем более, что несколько лет назад
в рецензии, посвященной одной из книг Себастьяна Найта, он проявил куда как
большую сдержанность.
Тем не менее нужно признать, что в каком-то смысле жизни Себастьяна,
хоть далеко и не скучной, недоставало потрясающей мощи его литературного
стиля. Каждый раз, открывая какую-нибудь из его книг, я, кажется, вижу отца,
стремительно входящего в комнату, - его особую манеру наотмашь распахивать
дверь и радостно набрасываться на нужную вещь или любимое существо. Первым
моим впечатлениям от него всегда не хватает дыхания: я вдруг взмываю над
полом с половинкой игрушечного поезда, еще свисающей из кулачка, и
хрустальные подвески люстры качаются в опасной близости от моей головы. Он
ахал меня об пол так же внезапно, как отрывал от него, так же внезапно, как
Себастьянова проза сбивает читателя с ног, и тот с ужасом рушится в
глумливые глубины нового необузданного абзаца. Также и кое-какие излюбленные
сарказмы отца, кажется, вспыхивают фантастическими соцветьями в таких
типично найтовских рассказах, как "Альбиносы в черном" или "Потешная
гора", - в этом, может быть, лучшем его рассказе, очаровательно странной
истории, всегда заставлявшей меня вспоминать дитя, смеющееся во сне.
Это произошло за границей, в Италии, насколько я знаю, именно там
повстречал отец - в ту пору молодой гвардейский офицер в отпуску, -
Вирджинию Найт. Их первое знакомство было как-то связано с лисьей охотой в
окрестностях Рима в начале девяностых годов, однако, упоминала ль об этом
мама, или сам я подсознательно припоминаю какие-то смутные снимки в семейном
альбоме, доподлинно сказать не могу. Он долго домогался ее руки. Она была
дочерью Эдуарда Найта, джентльмена со средствами, - это все, что я о нем
знаю; из того, однако ж, что бабушка моя, женщина суровая и нравная (помню
ее веер, ее митенки, холодные, белые пальцы), решительно противилась их
браку и все повторяла предание о своих возражениях даже и после того, как
отец женился вторично, я склонен вывести, что семейство Найт (что бы оно
собою ни представляло) не вполне дотягивало до норм (что бы собою ни
представляли они), за соблюдение коих ратовали старорежимные русские
краснокаблучники. Я не уверен также, не нарушил ли в чем-то первый брак отца
традиций его полка, - как бы то ни было, военная его карьера по-настоящему
началась лишь вместе с Японской войной, а это уж было после того, как жена
его оставила.
Я был еще ребенок, когда потерял отца, и уже много, много лет спустя, в