"Владимир Набоков. Смотри на арлекинов!" - читать интересную книгу автораворенного к смерти.
Это были приятные перерывы, приятные! Из салона внизу слышалась музыка, - баронесса с матушкой играли a quatre mains, как они несомненно играли и переигрывали последних пятнадцать лет. У меня - в подкрепленье к сухарикам и для обольщения маленькой гостьи - имелась коробка бисквитов в шо- коладной глазури. Доска для писания отодвигалась, заменяясь ее сложенными руками. По-русски она говорила бегло, но с па- рижскими вставками и вопрошающими звуками, эти птичьи ноты что-то страшненькое сообщали ответам, которые я получал, пока она качала ножкой и прикусывала бисквит, на обычные вопросы, задаваемые ребенку; потом она вдруг выворачивалась у меня из рук посреди разговора и бежала к дверям, словно кто-то ее по- звал, хотя пианино так и продолжало ковылять скромной стезей семейного счастья, в котором мне не было части и которого я, в сущности, никогда и не знал. Предполагалось, что я проживу у Степановых пару недель но я застрял на два месяца. Поначалу я чувствовал себя до- вольно прилично - по крайности, мне было уютно, я отдыхал, но новое снотворное снадобье, так хорошо работавшее в первую, обольщающую пору, понемногу перестало справляться с кой- какими мечтательными желаниями, которым, как выяснилось в не- вероятном последствии, мне нужно было по-мужски уступить, все равно какою ценой; вместо того я воспользовался отъездом Дол- ли в Англию и нашел для своего жалкого остова иное пристани- на левом берегу, "угол улицы святого Сапплиция", как сообща- ет со зловещей неточностью мой карманный дневник. Что-то вро- де древнего посудного шкапа вмещало примитивный душ, иных удобств не имелось. Раза два или три в день приходилось вый- ти, чтобы поесть, выпить чашку кофе или купить что-то необы- чайное в деликатесной, и это обеспечивало меня маленьким distraction. В соседнем квартале я отыскал синема со спе- циальностью старых вестернов и крохотный бордель с четверкой шлюх в возрасте от восемнадцати до тридцати восьми, самая молодая была и самой невзрачной. Я долгие годы провел в Париже, подобно многим русским писателям связанный с этим гнетущим городом нитями, на кото- рых держится существование русского писателя. Ни тогда, ни теперь, задним числом, я не чувствовал и не чувствую чар, что так обольщали моих соплеменников. Я не о кровавом пятне на темнейших камнях самой темной из улиц этого города; не об этом непревзойденном кошмаре; я лишь хочу сказать, что смот- рел на Париж с его сероватыми днями и угольными ночами как на случайное обрамление самой подлинной и достоверной из радо- стей моей жизни: красочной фразы в моем мозгу под мелким дож- дем, белой страницы под настольною лампой, что ожидает меня в моем жалком жилище. |
|
|