"Владимир Набоков. Благость" - читать интересную книгу автора

толстобокие автобусы и катились дальше вдоль бульвара,
уходящего вдаль, в тревожный синий блеск ветреного дня. Я ждал
тебя под тяжелой сенью, между холодных колонн, у железного окна
гауптвахты. Было людно: шли со службы берлинские чиновники,
нечисто выбритые, у каждого под мышкой портфель, в глазах -
мутная тошнота, что бывает, когда натощак выкуришь плохую
сигару. Без конца мелькали их усталые и хищные лица, высокие
воротнички. Прошла дама в красной соломенной шляпе, в пальто из
серого барашка, юноша в бархатных штанах с пуговицами пониже
(колен. И еще другие.
Я ждал, опираясь на трость, в холодной тени угловых
колонн. Я не верил, что ты придешь.
А у колонны, неподалеку от окна гауптвахты, был лоток -
открытки, планы, веера цветных снимков,- а рядом на табурете
сидела коричневая старушка, коротконогая, полная, с круглым,
рябым лицом,- и тоже ждала.
Я подумал: кто из нас первый дождется, кто раньше явится
- покупатель или ты. У старушки был вид вот какой: "Я ничего,
я так, случайно присела тут; правда, рядом какой-то лоток -
очень хорошие, любопытные вещицы. Но я - ничего..."
Люди без конца проходили между колонн, огибая угол
гауптвахты; иной взглянет на открытки. Тогда старушка вся
напрягалась, впивалась яркими крохотными глазами в лицо
прохожего, словно внушала ему: купи, купи...- но тот, окинув
взглядом цветные и серые снимки, шел дальше, и она, как бы
равнодушно, опускала глаза, продолжала читать красную книгу,
что держала на коленях.
Я не верил, что ты придешь. Но ждал тебя, как не ждал
никогда, тревожно курил, заглядывал за ворота на чистую площадь
в начале бульвара; и снова отходил в свой угол, стараясь не
подавать виду, что жду, стараясь представить себе, что вот,
пока я не гляжу, ты идешь, приближаешься, что если опять
взгляну туда, за угол, то увижу твою котиковую шубу, черное
кружево, свисающее с края шляпы на глаза,- и нарочно не
смотрел, дорожил самообманом,
Хлынул холодный ветер. Старушка встала, принялась
вставлять плотнее свои открытки. На ней было что-то вроде
короткого тулупчика - желтый плюш, сборки у поясницы. Подол
коричневой юбки был подтянут спереди выше, чем сзади, и потому
казалось, что она ходит, выпятив живот. Я различал добрые,
тихие складки на маленькой круглой шляпе, на потертых утиных
сапожках. Она деловито возилась у лотка. Рядом, на табурете,
осталась книга - путеводитель по Берлину,- и осенний ветер
рассеянно поворачивал страницы, трепал план, выпавший из них
ступеньками.
Мне становилось холодно. Папироса тлела криво и горько.
Волны неприязненной прохлады обдавали грудь. Покупатель не шел.
А старушка уселась снова, и так как табурет был слишком
для нее высок, ей пришлось сперва поерзать, подошвы ее тупых
сапожков попеременно отделялись от панели. Я кинул прочь