"Юрий Нагибин. Моя золотая теща (Повесть)" - читать интересную книгу автора

казалось дополнительной гарантией верности: она может принять ухаживание,
может поцеловаться, но зачем ей близость, которая не нужна, лишь марает.
Тогда он еще не знал, что фригидность гораздо чаще действует как обратный
стимул. У женщины всегда есть надежда, что с новым партнером у нее
получится. И другое: она не ценит близость и, уступая настойчивому
домогательству, легко дарит то, что ей самой безразлично. Замороженные
женщины куда доступнее тех, что испытывают наслаждение, эти знают цену
близости и не бросят себя, как мелочь нищему. Сила содроганий
пропорциональна силе наносимого мужу или любовнику морального и душевного
страдания от измены. А если ты сама нейтральна к происходящему, значит, это
не дорого стоит, есть из-за чего сыр-бор разводить!
Он так и не смог понять, была ли она фригидна на самом деле или
наговаривала на себя из какого-то вывернутого наизнанку самолюбия:
независимая от возлюбленного дарительница милости, а не партнерша,
одариваемая в свой черед. Ей импонировал жест царицы к влюбленному
подданному, которого, осчастливив, можно сбросить со стен на расклев
воронью. Вот она его и сбросила, когда пришел час. Только пришел ли этот
час, ведь он сам оборвал нить, вернувшись с фронта и поняв, что в его доме
пахнет воровством. Она это воровство отрицала твердо, но без излишнего
пафоса. А по прошествии некоторого времени призналась, что сошлась с
человеком, явившимся причиной их разрыва.
Он никогда не думал, что окажется в положении своего сменщика, так и не
ставшего Дашиным мужем, но съехавшегося с ней после смерти ее матери и
развала семьи. Она хотела вернуться к нему и, веря в магическую силу своих
объятий, почти навязала близость. А затем через годы и годы, выйдя замуж за
другого человека, родив ему ребенка, она опять нашла его и навлекла на себя.
Может, действительно любила? Вела она себя в постели иначе, чем в молодые
годы: горячее, профессиональнее, что ему не нравилось, поскольку не он
раскрыл ее, но клятвенно уверяла, что по-прежнему ничего не чувствует. Его
это не слишком волновало, но знать правду хотелось. Он так ничего не узнал,
окончательно перестав откликаться на ее с годами слабеющие призывы.
Но к дому на Зубовском у него были другие вопросы...
Это был очень большой по тем временам, П-образный семиэтажный кирпичный
дом, построенный в середине тридцатых годов. Внутреннюю часть буквы "П"
составлял обширный двор, посреди находился сквер с тощими липами, лавочками,
деревянными грибами, беседкой и площадкой для детских игр, обнесенной
низенькой оградой. Старые московские дворы поэтичны, этот двор, предтеча
бесконечных безликих, скучных дворов новой московской застройки, был начисто
лишен поэзии, хоть какой-то зацепки для лиричес-кого чувства. Дашина семья
жила на первом этаже в левом крыле дома. Окна располагались довольно близко
к земле, и, став на цыпочки, можно было заглянуть в комнаты, поэтому окна
всегда оставались зашторенными. Все равно можно было исхитриться и ухватить
глазом какие-то предметы обстановки в Дашиной комнате: люстру с
матово-молочным колпаком, ее семнадцатилетнюю фотографию на стене - возраст
первой любви, угол платяного шкафа; иногда, если штору задергивали небрежно,
приоткрывалась другая часть комнаты с книжной полкой и коктебельским
рисунком Волошина. Но как он ни тщился, ему ни разу не удалось увидеть хоть
краешек дивана, перед которым он стоял на коленях. Кроме дивана, его ничто
не волновало в Дашиной комнате, ибо тут все было нейтрально к ее личности.
Пейзаж Волошина ее не трогал, в нем не сияло коктебельское солнце,