"Юрий Нагибин. Зеленая птица с красной головой" - читать интересную книгу автора

бурки, а летом щеголяющий в тенниске, тюбетейке, парусиновых брюках и
сандалиях на босу ногу, усадил тебя под кипарисы, затем припал к аппарату,
накрыл себя черной тряпкой, резко крикнул: "Спокойно, снимаю!", после чего,
сняв колпачок с выпуклого глаза аппарата, описал рукой плавный круг и вновь
прикрыл глаз. Да, чуть не забыл: еще этот человек, прежде чем снять
колпачок, говорил: "Смотрите сюда, сейчас вылетит птичка". Он говорил это,
когда я, четырехлетний, сидел перед глазком аппарата на коленях у отца и
разрыдался от того, что птичка не вылетела; он говорил это, когда я,
дошкольником, снимался на лыжах под кипарисами и все еще надеялся, что
птичка вылетит, и когда я был школьником с козелковым ранцем за плечами и уж
не ждал никакой птички; он говорил это, когда в канун окончания школы, в
преддверии разлуки, я снимался у него с Ниной Варакиной и опять на миг
поверил, что птичка наконец вылетит...
На Чистых прудах ходили китаянки с крошечными ступнями, оставлявшими на
песочных дорожках бульвара детский, лишь более глубокий след. Мы нередко
отыскивали их по этому следу: китаянки продавали бумажные фонарики,
мгновенно сгорающие, едва вставишь в них свечку; голубые, красные, желтые,
оранжевые шарики на длинных резинках, набитые опилками, эти шарики чудесно
подскакивали на резинке, возвращаясь прямо в ладонь, но удивительно скоро
начинали сочиться опилками, съеживались и умирали; трещотки на спичке с
сургучной головкой; причудливые изделия из тонкой сухой гофрированной
цветной бумаги: с помощью двух палочек им можно было придать различную
форму, от шара до улитки, но существование их отличалось, увы, такой же
мотыльковой краткостью.
С китаянками соперничали продавцы воздушных шаров; когда шар выдыхался
или лопался, начиналась его вторая, куда более увлекательная жизнь: мы
выдували из лоскутьев крошечные пузырьки и звонко давили их о лбы и затылки
друг друга; продавцы вафель и мороженого, постного сахара и красных
леденцовых петухов - самого стойкого товара на веселом Чистопрудном торжище:
такого петуха можно было сосать с утра до ночи, он не уменьшался, только
красил пунцовым губы и язык. А раз появился там ослик с длинными лысыми
ушами и бесконечно грустным взглядом. Но мы заездили его в неделю, и ослика
не стало...
Чистые пруды - столбовая дорога нашего детства. На Чистые пруды водили
нас няньки, по Чистым прудам ходили мы в школу и на Главный московский
почтамт: он шефствовал над нашей школой. Мы ходили туда в ранние утренние
часы, чтобы собирать бумажный утиль в его просторных, тихих залах, где нежно
шуршали ролики конвейеров, развозящих по этажам письма в конвертах, пакеты с
красными сургучными печатями, кипы брошюр и газет. Утиль мы сдавали во дворе
весовщику, он шмякал наши мешки на большие весы с гирями и вручал нам
квитанцию. По вечерам мы ходили сюда, чтобы работать в столярной мастерской;
мы сколачивали ящики для рационализаторских предложений рабочих и служащих
почтамта, выпиливали лобзиком из тонкой фанеры карикатурные портреты
прогульщиков, склочников, бузотеров к вящему их позору. По Чистым прудам мы
ходили в кино "Маяк", самую плохую и дешевую киношку во всей Москве. Экран
там заменяла побеленная стена, с этой стены шагнули в наше детство и кошачьи
ловкий Дуглас Фербенкс, и маленькая Лилиан Гиш, и очкастый Гарри Ллойд, и до
корчей смешные и чем-то щемяще жалкие Пат и Паташон, и Донна Жуанна, женщина
бретер, и незабвенные герои "Красных дьяволят". На Чистых прудах находилась
наша библиотека, наш тир, наш клуб без стен, где решались наши пионерские