"Дурная кровь" - читать интересную книгу автора (Хьюз Деклан)

Глава 7

Сцепление у «вольво» было немного жестковато, и мотор ревел. Когда я нажимал на газ, машина дребезжала, но ход был мягкий, и вскоре я уже ехал мимо Бэйвью на скорости сто километров в час. Солнце опустилось за холм, прохладный ветерок разгонял тучи над потемневшим морем. Я проехал мимо станции и направил машину вверх по дороге к гостинице. Там была в самом разгаре шикарная свадьба: мужчины в темных костюмах, женщины в строгих платьях цвета баклажана выходили из бального зала на террасу покурить. Я припарковался и подошел к администратору, на стойке которого телевизор вещал о смерти Сеозама Маклайама.

Перед отъездом я узнал от Томми, что он передал деньги — «мешок наличных», как он выразился, — от Халлигана Питеру Доусону. Зачем — Томми не знал, но Халлиганы «крышуют» строителей на всем юге острова, так что это мог быть аванс за будущую работу или взятка, чтобы им помогли выиграть тендер. Томми божился, что это единственный раз, когда он согласился на такое дело. Мы пришли к выводу, что Томми сегодня вечером лучше тихонько посидеть в Куорри-Филдс.

Я взял телефонный справочник, уселся в тени старого эвкалипта позади гостиницы, заказал у проходившей мимо официантки кружку пива и принялся изучать список членов и служащих совета. Это заняло некоторое время, так как возле каждого имени было по несколько записей. Вовсе не упоминались Лео Максуини, Анджела Маккей и плановик Джеймс Керни. Брайана Джойса и Мэри Рафферти не оказалось дома, но мне дали номера их рабочих телефонов.

Вместе с Маклайамом-Уильямсоном осталось восемь имен. Местные политики возмущались, что национальные средства массовой информации не рассказывают об их деятельности в подробностях, — так, как, по мнению этих политиков, они того заслуживают. Поэтому я представлялся Шоном О'Брайеном из «Айриш таймс», которому нужно узнать мнение собеседника о смерти Сеозама Маклайама. Реакция в шести случаях оказалась одинаковая: шок, смятение, соболезнования — со страстью, соразмерной политическим убеждениям говорившего. У каждого я спрашивал, чувствовалось ли, что тесная связь Маклайама с Питером Доусоном из компании «Доусон Констракшн» несколько необычна для противника развития и современного строительства. Нил Лавелль, Конор Гоган, Кристина Келли, Том Фаррелли, Имон Макдональд и Брендан Харвей отрицали существование такой связи, причем Лавелль и Харвей даже сказали, что очень удивились бы, если бы такая связь существовала: они работали рядом с Маклайамом на многих проектах и даже на недавней кампании по сохранению бассейна. Лавелль и Харвей, как и говорил Дэгг, были радикальными противниками строительства.

Потом я набрал номер Эйтны Уолл, но кто-то меня опередил. Она позвонила в «Айриш таймс», где ей сказали, что у них нет журналиста под именем Шон О'Брайен. Эйтна сообщила, что вызвала полицию и сообщит номер моего мобильного телефона полицейским. Я активировал антиопределитель номера, но разговаривать со мной больше никто не стал. По крайней мере, одному из шести членов совета было что терять. Хотелось и здесь не опоздать.

У Джона О'Дрисколла оказался немного вычурный дублинский акцент и менторский тон. Но по голосу чувствовалось, что он нервничает, и я решил попытаться выяснить, отчего.

— Шон О'Брайен из «Айриш таймс» на проводе. В свете убийства советника Маклайама нам хотелось бы узнать, почему ваше имя связывают с именем Питера Доусона из «Доусон Констракшн»?

Повисла долгая пауза.

— Советник О'Дрисколл?

— Я всегда рад прислушаться к мнению широкой общественности, когда речь идет о планировании и решениях по развитию, и действую в интересах общего блага, что характерно для случая с Сифилдским бассейном, гольф-клубом Каслхилла и любым другим проектом.

Я видел пустую папку в кабинете Питера Доусона с пометкой «Гольф-клуб». И спросил советника, почему он упомянул гольф-клуб Каслхилла, но тот ответил на вызов по другой линии. Наконец, советник вернулся к разговору со мной:

— У меня нет особых связей с Питером Доусоном. Как не было и с Маклайамом, чья трагическая смерть стала ударом для всех нас. Мысленно я с его женой и детьми в это печальное время.

Я сделал еще одну попытку.

— Господин советник, могли бы вы рассказать поподробнее о гольф-клубе Каслхилла?

Но он уже повесил трубку.

Кармель Доннли крепко меня обняла, оглядела с ног до головы, ухмыльнулась и сказала:

— Бог мой, Эд Лоу! Ты выглядишь отвратительно!

Милая женщина с большими, все понимающими глазами и полными губами. На ее лице уже появились морщины, в каштановых волосах виднелась седина, на одежде — пятна от молока и детского питания. Когда она смотрела на вас, вы тут же чувствовали, что упустили свою судьбу. Но только сначала. Кармель и Дэйв были вместе с шестнадцати лет. Как то, что Дэйв стал копом, так и то, что они должны быть вместе, видимо, было предрешено свыше.

— Я сожалею о твоей матушке, Эд. Моя умерла в прошлом апреле. И не высказать, как все это ужасно, независимо от возраста. Я целый год просыпалась среди ночи и плакала до рассвета. Дэйву пришлось спать внизу, он не мог со мной.

Ее глаза наполнились слезами. Потом она подняла ладони кверху, встряхнула головой и улыбнулась. На стенах висели детские рисунки, фото в рамочках, где они были изображены на отдыхе… На столе валялись остатки еды. Когда я работал с разводами, обычно речь шла о «семейном очаге», но люди почти всегда врали. У родителей не хватило для его поддержания любви, удачи, везенья или еще чего-нибудь. У Дэйва с Кармель все устроилось. Я смотрел на фотографии детей: трое мальчиков четырех, шести и восьми лет и маленькая девочка с копной белокурых волос.

— Сколько лет дочке?

— Сэйди всего два. А ты так и не решился обзавестись потомством?

Я пожал плечами и постарался изобразить многозначительную улыбку.

— Это никогда не поздно, к тому же для мужчины, — сказала Кармель. — Хотя с годами становится все труднее.

Наверху раздались грохот, ликующие вопли и завывания от боли.

— Н-да, я не стану тебя уговаривать… А вот и Дэйв! Надеюсь, у тебя для него хорошие новости. Он сказал, что немного прокололся. — Она подмигнула мне и пошла наверх успокоить шалунов. Я вышел на задний двор, где Дэйв воевал с двухметровым кустом роз. Он выкопал последний корень, выдрал куст и швырнул его мне под ноги.

— Ты сегодня целый день делаешь из меня шута.

— Ты теперь счастлив? — спросил я.

— Нет. Но, по крайней мере, я выгляжу не таким идиотом, как ты, — ответил Дэйв.

Дэйв далеко не глупый человек, но у него удивительно тупая ухмылка.

— У Фионы Рид был унылый вид, да? — спровоцировал я.

Дэйв в мгновение ока подскочил ко мне и вцепился в лацканы моего пиджака огромными ручищами. Я едва успел ухватить его за запястья.

— Не балуй со мной, Эд. Я служу в полиции со школы. Пять лет был детективом-сержантом, метил в инспекторы. И получил то, что получил, работая в полиции, а не в политике. Меня считают хорошим копом, а не офисным жуликом — вот что мне важно! Поэтому когда ты компрометируешь меня перед старшим по званию, когда ты проникаешь на место преступления якобы по моему разрешению, это полное дерьмо. Можешь проваливать в свои Штаты и делать все, что тебе в голову взбредет, но здесь — мой город и моя жизнь, поэтому не делай из меня посмешище. Ясно?

— Я понял. Теперь отпусти меня.

Дэйв убрал руки, я оттолкнул его и повернул назад, к дому. Кармель наблюдала за происходящим в кухонное окно. Я фальшиво ей улыбнулся, оглянулся и увидел, что Дэйв сделал то же самое. Второй раз за день эта женщина закатила глаза, тряхнула головой и ушла. Лицо Дэйва приняло бульдожье выражение.

— Чего ты хочешь, Эд?

— Сеозам Маклайам был убит? Когда стало известно, что он исчез?

— Это дело полиции.

— Естественно. Я думаю, что последний человек, с которым Питер Доусон встречался перед тем, как исчез, был советник Маклайам. Я знаю, что у Доусона была с собой огромная сумма денег, которые ему достались напрямую от Джорджа Халлигана. Полагаю, что по крайней мере один советник из совета графства Сифилд связан с Питером Доусоном. И, возможно, это все имеет какое-то отношение к гольф-клубу Каслхилла.

— Да? — произнес Дэйв, тяжело дыша.

— Видимо.

— Просто домыслы, и ни хрена больше.

Дэйв повернулся ко мне спиной и направился к дому. Но Кармель не совсем покинула нас: она вышла с двумя бутылками пива и поставила их на столик в саду. Сказала что-то Дэйву и вернулась в дом. Он сел за стол и схватил бутылку. Я присоединился к нему и взял вторую.

— Кармель говорит, что мне нужно быть с тобой терпеливее, потому что ты только что потерял мать, — пробурчал Дэйв.

— Не прошу никакого снисхождения.

— Просишь.

Дэйв наклонил бутылку и сделал большой глоток. Это было чешское пиво «Старопрамен» — холодное и крепкое. Он стер с губ пену тыльной стороной широкой ладони.

— Еще Кармель думает, что у меня нет друзей.

— Почему она так думает?

— Потому что у меня их нет.

Не было нужды что-либо объяснять. У копов редко бывают друзья. Они вращаются в компании других копов, которые с полуслова понимают друг друга, у них есть семьи, и этого вроде должно быть достаточно… Но все это не заменяет крепкую мужскую компанию из старых друзей. Некоторое время мы просто молча пили.

— Каковы факты, Эд? — спросил Дэйв таким тоном, словно не ожидал ответа.

— Я знаю точно, что Халлиганы дали денег Доусону.

— Халлиганы уже давно крышуют Доусонов. Так что это не новость.

— Что? Халлиганы легализовались?

— Не совсем так. Но такой ужу них бизнес. Каждый цент от продажи наркотиков отмывается очень быстро — сдача квартир внаем, такси, парикмахерские, пабы… Пока еще никто не смог зацепить Джорджа Халлигана.

— Они все еще торгуют «иллюзиями», не так ли?

— Тебе виднее. Это ведь твой старый приятель Томми Оуэнс работает на них.

— И вы позволяете им проворачивать такие дела?

— Мы? Национальная комиссия по борьбе с наркотиками. Мой начальник, Кэйси, был очень рад относительному перемирию, но вмешался этот Союз: «никакой терпимости, нужно вымести наркотики с улиц» — понимаешь, чтобы набрать хотя бы необходимый минимум голосов на ближайших выборах. И вот парочка дельцов орудуют два-три года. Толстяка сажают на пять лет за незаконное владение огнестрельным оружием, и что происходит? Негодяи со всего города видят освободившееся местечко на рынке, выползают из своих щелей и рыскают вокруг Халлиганов. Бланчадстаун, Блэккрос, Клондалкин, Чарнвуд — все они пытаются захватить власть. Результат? Полный беспредел. Пятнадцать убийств за два года. Конечно, Союз послал к черту все благие намерения. Понимаешь, партия кокаина на полмиллиона… Поднялась большая шумиха, — да-да, теперь-то уж проблема с наркотиками будет решена навсегда, спасибо парням! Тем временем мы ждем, когда же Толстяк выйдет. Он выходит, и все меняется. Пойми меня правильно, этот Халлиган — кусок дерьма, я жду-не дождусь, когда увижу, как он гниет в могиле, но пока мы не найдем возможность — законную! — решить проблему с наркотиками, нам придется мириться. Делать вид, что мы ослепли. К тому же — чего жаждет общество? Я имею в виду, кто покупает марихуану и кокаин? Люди, принадлежащие к среднему классу. Если мы перекроем источники, поднимется шум.

— А героин?

— Халлиганы не продают героин. Это была бы совсем другая песня.

— Твои слова звучат не менее цинично, чем слова Томми Оуэнса.

— Кусок дерьма! Он хочет выпутаться, но силенок маловато… Ты передай ему, что я сказал.

— А что за история с гольф-клубом Каслхилла?

Дэйв пожал плечами.

— Его продали фирме «Кортни-эстейтс» вместе с прилегающими землями. Говорят, акров сорок. Земля предназначалась для застройки высокой плотности.

— А сейчас что там?

— Сельскохозяйственные земли. Если все выгорит, то «Кортни-эстейтс» получат пару сотен миллионов чистого дохода.

— Чудненько. И кто эти везунчики? Кортни?

— В наши дни ирландским строителям везенья не занимать.

— Оппозиция их неотвратимому и неминуемому обогащению существует?

— А то! Партия зеленых, лейбористы… А Маклайам прежде всех. Если ты считаешь, что Питер Доусон от него откупился, забудь об этом. Девиз жизни Маклайама: «Нет развитию и строительству!» Сам он не принадлежал к среднему классу. Шерстяные свитера, народная музыка… Его узаконенные дозы конопли вполне подходили к образу бывшего хиппи. Он ни за что не стал бы рисковать своим положением.

— Может, ему нужны были деньги?

— Его жена работает в фонде попечителей. Помнишь Джека Парланда? Его еще называли первым миллионером Ирландии?

Улыбающийся мужчина в непромокаемой куртке и твидовом кепи.

— У Питера на столе стоит фотография, где Парланд вместе с Джоном Доусоном, — сказал я.

— Конечно, он был путеводной звездой для Доусона и остальных. Все, кто хотел сделать деньги на недвижимости и не боялся спекуляций, искали Парланда. Он вложился в банки, в авиакомпании, в газеты — во все. Младшая дочь Парланда — Эйлин. Маклайаму не нужны были деньги.

— Маклайам умер до того, как утонул?

— Вскрытия еще не было. Он весь в синяках и кровоподтеках, но, возможно, это следы от ударов о рифы. Время смерти пока не установлено. Ну, что у тебя еще?

Я рассказал ему про похищенные бумаги из кабинета Питера Доусона, пустую папку под названием «Гольф-клуб» и о том, что Джон О'Дрискол прослеживает связь между Маклайамом, Питером Доусоном и предполагающимся развитием событий в гольф-клубе Каслхилла. В пересказе это прозвучало как-то не очень убедительно, и Дэйв не скрывал скептицизма.

— Пустые коробки?

— Все его финансовые и телефонные записи были стерты. А Линда сказала, что Питер не владеет клюшкой.

— Я видел его много раз в гольф-клубе Бэйвью, — задумчиво произнес Дэйв. — И не сказал бы, что местные советники врут. Но в последнее время было столько скандалов вокруг взяток за голоса избирателей, столько судебных дел о коррупции, что члены совета всего Дублина ищут укрытия. Я бы удивился, если бы они брали большие взятки в Сифилде, — пожал плечами Дэйв. — Не впечатляет, Эд.

— Когда стало известно, что пропал Сеозам Маклайам?

— Он не пришел домой в пятницу вечером. С тех пор его жена о нем ничего не слышала.

Тогда же, когда и Питер. Вряд ли это совпадение. Хотя я в совпадения верю.

Когда я собрался уходить, Кармель сказала, чтобы я заглянул на днях на обед. Дэйв без особой радости буркнул что-то в том же духе. Потом наверху снова раздался треск, кто-то завопил и заулюлюкал высоким голоском.

— Если эти оборванцы разбудят малышку Сэйди… — сказал Дэйв и бросился в дом.

— Малышка Сэйди, — улыбнулась Кармель. — Она вьет из него веревки! Эта девочка покорила его сердце.

Я пробормотал что-то про женщин, которые носят брюки, попытался понимающе улыбнуться, но, видимо, меня выдали глаза.

— Эд, с тобой все в порядке?

— Да, знаешь, похороны и все такое…

Я отвернулся, махнул рукой и пошел к машине, чтобы Кармель не стала меня расспрашивать. Мне вспомнилась не матушка, а похороны моей маленькой Л или полтора года назад: крошечный белый гробик, убитая горем жена, пепел, улетающий в океан, и больше ничего, ничего, что помогло бы все исправить!

Эта девочка разобьет его сердце.

Наступала ночь, я ехал к Бэйвью. Свернул налево с Стрэнд-стрит напротив католического костела, припарковался рядом с баром «Хеннесси», прошел туда через черный вход и заказал себе двойную порцию «Джеймсона» с водой. На бармене была черная майка с фоткой лидера «Нирваны», голова побрита, металлические побрякушки в носу, на щеке, брови и на языке. Последний раз я заходил в «Хеннесси», когда еще учился в школе и собрался поступать на медицинский; там я узнал, что такое женщины, как нужно пить, разговаривать и любить. У меня еще были живы родители, и даже если я не ладил с одним из них, тогда это легко можно было пережить. Я смотрел на жизнь с оптимизмом, но с тех пор все изменилось. Хотя «Хеннесси» казался таким же, как и прежде: истертые ковры, стулья с коричневой кожей еле держатся на ножках, музыкальный автомат — невероятно — играет все ту же песню «Отель „Калифорния“». В воздухе стоит запах ароматических масел, дешевых духов и пота. Несмотря на запрет курить в барах, дым табака и травки пропитал стены. Люди в клетчатых рубашках и кожаных байкерских куртках сидели и пили в каком-то оцепенении, словно ждали, пока что-нибудь не произойдет. Две женщины с мутным взглядом и татуировками на руках пили сидр и о чем-то перешептывались, а трое чумазых ребятишек в это время возились на ветхом коврике у их ног. Компания подростков-хулиганов с бледными лицами, панковскими ирокезами на головах, одетые в черный бархат с кружевами и вороньими перьями, посасывала одинаковые тягучие напитки темно-красного цвета. Ром с черной смородиной, догадался я. Они вытаскивали сигареты из бледно-голубых пачек, молчали и не смотрели друг на друга.

Бармен принес мне виски. Я плеснул в стакан воды, отхлебнул добрую половину и заказал кружку «Гиннесса». К тому времени, как принесли пиво, я уже расправился с виски, поэтому заказал еще одну порцию.

— Опять двойную? — спросил бармен, глядя мне в глаза.

— Да, пожалуйста.

— Хотите напиться так, чтобы обо всем забыть?

— Пожалуй.

Я решительно схватил второй стакан, но мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы унять дрожь в руках. Алкоголь сделал свое дело, заставив сердце стучать в груди сильнее и затуманив мозг. На какое-то время я добился желаемого: сидел у стойки бара в наркотическом тумане, видел всех, оставаясь, как мне казалось, незамеченным.

«Хеннесси» всегда был маленьким секретом Бэйвью. Здесь никогда не порицали наркотики и буйное пьянство, сюда приходили тогда, когда чувствовали себя во всех остальных местах не в своей тарелке. Маленькая принцесса знаменитого папочки никогда сюда не заходила, зато здесь бывала ее сестра — той было что показать. «Хеннесси» — единственное место, где вы освобождены от информации о регби, гольфе и прочих спортивных баталиях и от людей, которые в этих соревнованиях участвуют. Теперь, когда Бэйвью превратился в главное место обитания госучреждений и дорогущих ресторанов, художественных галерей и элитных магазинов, торгующих шоколадками от дизайнеров, вином из Нового Света, французской мебелью и итальянской обувью, — нынче «Хеннесси» более чем когда-либо казался противоядием пошло-гламурной претенциозности.

С того места, где я сидел, был виден весь «народный» бар, как его когда-то давно называли. Этот бар с залом чуть шире обычного коридора был местом, где люди делились на классы. Когда мой старик уехал из муниципального дома в Фэйган-Виллас и купил собственное жилье, он поклялся, что в «Хеннесси» его больше никогда не увидят. Конечно, об этом он благополучно забыл. Но бар одновременно был и местом, где стирались границы между классами. У этого заведения всегда была плохая репутация. В детстве мы постоянно слышали, что здесь могут поколотить просто за то, что посмотришь не в ту сторону. Я помнил, что тут всегда толпились угрюмые, покалеченные, наводящие ужас мужики с бордовыми физиономиями, перекошенными от алкоголя, курева и безнадеги. С тех пор бар мало изменился. Вот раздался взрыв безрадостного смеха. Человек, которого я искал, стоял ко мне спиной, в центре кольца, образованного хихикавшими подхалимами. Он был широк в плечах, с толстой шеей, на накачанной спине бугрились мышцы, огромные загорелые ручищи с кельтскими татуировками едва помещались в рукавах узкой белой футболки.

Должно быть, я засмотрелся на него, потому что один тип из компании подтолкнул его локтем, он обернулся и посмотрел на меня. Я давно не видел это лицо: поросячьи глазки, курносый нос, слишком большой рот, все черты сливаются в центре большого лица-блина в постоянную насмешку. Он указал на меня коротким пальцем, произнес мое имя, снял кепку и склонил голову. Потом отвернулся и что-то пробормотал, отчего его окружение дико загоготало.

Все вокруг изменяется и в прах обращается…

Толстяк Халлиган всегда был меченый. Крупнее нас всех, а если точнее — жирный, он был тем из Халлиганов, кого любой мог побить. В половине случаев его братья даже не пытались отомстить обидчику. Они и сами постоянно его колотили, оправдываясь тем, что он это заслужил. Поэтому Толстяк водился с детьми на три-четыре года его младше и срывал на них накопившиеся обиды. Вскоре вокруг него собралась собственная шайка. Они охотились за очень молодыми или совсем старыми. Когда Толстяку исполнилось пятнадцать, он с двумя двенадцатилетними сопляками напал на семидесятипятилетнего старика, чтобы отобрать у него пенсию. Но старик оказался ветераном Второй мировой, он сломал Толстяку правую руку и три ребра, и малолетки разбежались. А после того, как Лео сломал ему левую руку, чтобы повеселиться, остальные Халлиганы решили, что пора брать Толстяка под свое крыло. Возможно, он больше мешал, чем помогал, но, по крайней мере, они могли контролировать ситуацию, если следили за ним.

Я заказал очередной двойной «Джеймсон» у крошечной девушки с малиновыми волосами и выпил его, глядя в спину Толстяку. Потом прошел по залу, стуча каблуками по старой плитке пола. Я подошел к Толстяку так стремительно, что тот не успел подняться со стула и поздороваться со мной.

— Кого я вижу! Эд Лоу, хорошо выглядишь, — сказал он слишком тонким для такого увальня голоском.

— Привет, Толстяк. И ты неплох. Работаешь над собой и все такое? Ты перестал быть жирным сучонком. Куда все делось? Или сучонок все-таки остался, а?

Толстяк был захвачен врасплох, он неискренне рассмеялся.

— Черт побери, Эд. Рад тебя снова видеть.

Он отступил на шаг, и между нами засуетились его пацаны. Я растолкал всех.

— Я пришел вместо Томми.

— Вместо кого?

— Томми Оуэнса. Ты хотел с ним здесь встретиться. Я пришел вместо него.

Толстяк сгорбился и покрутил массивной шеей.

— Ты пришел рано, Эд. Я полагал, ты не такой придурок, как Томми. Что это с тобой, а?

Парни Толстяка снова загоготали. Я почувствовал, как выпитое пульсирует в груди. В глазах потемнело.

— Это предупреждение, Толстяк. Не шути с Оуэнсом. Понял? Если ты попытаешься его во что-то втянуть, ничего не выйдет, ты понял?

Толстяк все еще сиял.

— Втянуть? Во что? Я знаю парней, которые мокрого места от него не оставят. Понял?

Я сгреб Толстяка за футболку, которая затрещала по швам.

— У Томми нет больше пушки. Поэтому забудь обо всем, договорились?

Толстяк перестал смеяться. Он повернулся и кивнул бармену — дородному детине лет пятидесяти в узком сером свитере. Нил исчез в зале.

Первым ударил парень в голубой бейсболке, стоявший справа от меня. Мне пришлось подставить себя под удар, чтобы сперва разобраться с верзилой с кольцом в носу, слева. Я пихнул Кольцо-в-Носу локтем в кадык, позволив Голубой Бейсболке два раза вмазать мне в челюсть. Потом подошел к третьему парню и разбил ему лицо лбом. Схватив его за уши, я врезал ему еще раз. Раздался треск, я почувствовал, как размягчились хрящи, и мне в лоб брызнул фонтан крови. Я оттолкнул парня и отошел на шаг назад. Кольцо-в-Носу держался за горло, хватая ртом воздух. Рядом стояло еще трое, но вперед выступил Толстяк. Он ткнул меня разок в живот, я согнулся пополам и, задыхаясь, упал на колени. Почувствовал, как подкатывает к горлу виски, и не успел Толстяк двинуть мне в лицо, как напиток рекой хлынул у меня изо рта на пол. За виски последовали пиво, еще какая-то дрянь — и так до тех пор, пока наконец не пошла зелено-желтая желчь.

— Ага, паршивый хрен, понял, что к чему?

— Тащите его на парковку, там добьем, — предложил Голубая Бейсболка.

— Оставьте его, хватит играть в живодерню, — прохрипел кто-то. Я взглянул на говорившего и увидел жилистого темноволосого мужчину с маленькими усиками, в черном костюме, голубой рубашке с белым воротничком и красным галстуком, на котором красовалась булавка с драгоценными камнями.

— Эдвард Лоу, ты ужасный человек. Не говори мне, что во всем виноват пакет с гнилыми орешками. Я предупредил Нила, чтобы здесь не держали продукцию, у которой закончился срок хранения, — сказал Джордж Халлиган.

Нил появился из бара, как только прозвучало его имя. Толстяк наклонился к Джорджу и прошептал ему что-то на ухо. Тот пожал плечами, дал шепотом какие-то указания и махнул рукой в сторону парней. Затем Джордж вытащил из кармана карточку и написал что-то на обороте. Я поднялся на ноги, размазывая по лицу желчь. Толстяк подошел ко мне.

— Ну, увидимся, Эд, да? — сказал он, облизывая языком толстую нижнюю губу. На лице у него застыло хитрое и сияющее выражение. Толстяк взял у Джорджа карточку и заковылял к парковке в сопровождении своей компании.

— Ты никогда не должен вмешиваться в мою работу, — сказал Джордж, засовывая ручку в нагрудный карман. — Хотя проблема — в Толстяке. Он живет исключительно в настоящем времени, понимаешь, о чем я? Он забудет, что ты ему сказал, как только выйдет за дверь. Его так и не научили читать, потому что у него нет памяти. Но каждый хочет казаться хоть чуточку выше, чем есть на самом деле, ведь так, Эд? Нил, мне «Реми» со льдом, а этому мистеру кружку пива, ему нужно прийти в себя. И пришли сюда кого-нибудь убрать это безобразие.

Джордж прошелся рукой по лацканам моей куртки, потом посмотрел, что за фирма.

— Хорошая одежда. Что это? «Босс»? А, очень надежная, немецкая, не то что их машины. Если ты не можешь позволить себе личного портного, «Босс» — то, что надо. Хотя с галстуком было бы лучше, Эд. Мне не нравятся все эти рубашки с открытым воротом. Теперь галстуки снова стали приличной ширины, поэтому можно их носить не стесняясь.

Джордж Халлиган провел меня к маленькому столику за дверью. Я сел и оперся о стену, но тут же выпрямился. У меня кружилась голова.

— Боишься, что рассыплешься? — спросил Джордж. — Это самое плохое, да? А-а, все будет в порядке. Теперь, во-первых, прими соболезнования по поводу твоей матушки. И вот что — не делай из себя посмешища здесь, бар «Хеннесси» — не твой стиль, Эд. Оставь его Толстяку и его хулиганам. Счастье, что я проходил мимо, иначе бы они уделали тебя к чертовой матери.

Нил принес мне кружку «Гиннесса», а Джорджу стакан бренди со льдом. От коньячного запаха меня затошнило. Пот потек по лбу, защипало глаза. Я поднес холодное пиво к губам и отхлебнул добрую треть.

— Убить или вылечить, Эд, это единственно правильный путь. Итак, Толстяк сказал мне, что пришел защитник Томми Оуэнса. Я понимаю, я и сам пытался помочь этому Томми. Но ты знаешь не хуже меня, что Томми не врет, только когда спит. И что весьма сложно поймать Томми на вранье, так как он и сам не до конца верит себе, когда говорит правду.

— Про пистолет он не врал. «Глок-17», я сам видел.

— Но как он его достал? Толстяк говорит, что ничего не знает о пистолете.

— А Толстяк всегда говорит только правду? Могу себе представить.

Джордж Халлиган поморщился, как от боли.

— Возможно, здесь ты попал в точку. Печально, но я не пасу своего брата. Хотя мне он старается не врать. По крайней мере, специально. В любом случае, и последний человек в мире, которого Толстяк стал бы использовать, — Томми Оуэнс.

— Поэтому, как мы предположили, Толстяк и вызывал Томми. Найдется тело, копы получат нужную информацию — и смотри-ка! — пистолет, из которого стреляли, обнаружится у Томми.

Я отхлебнул еще немного пива. Джордж наклонился ко мне и сказал тихо:

— Для Толстяка это было бы слишком умно придумано. И не забывай, я втянул в эту историю Томми. Пожалел засранца из-за дочери. Несмотря на то, что его пособие по инвалидности урезали — он ведь уже больше не инвалид — просто еще один лентяй, который не хочет зарабатывать на жизнь. Можно сказать, что Томми находится под моим контролем.

— Ты до сих пор чувствуешь себя виноватым, что сделал его тогда инвалидом?

Джордж вздохнул. Беззаботное выражение исчезло с его лица, он казался теперь уставшим и раздраженным.

— Послушай, — сказал он, тыкая пальцем мне в грудь, — если бы я его тогда не искалечил, сейчас бы он лежал в земле.

— С чего бы это? За то, что украл у тебя велик? Тогда это было великое преступление?

— Он украл не мой велик, а велик Лео. Лео в то время увлекался ножами. Помнишь, через пару недель он заколол сына Дорана? Он искал Томми, и вырезал бы у него сердце, если бы нашел. Поэтому я добрался до Томми первым. Мне нужно было быть жестоким, иначе Лео бы рассердился. Откуда мне было знать, что кости не срастутся опять как нужно?

Джордж выглядел очень расстроенным. Я и не думал, что он так близко принимает все это к сердцу.

— Значит, ты действительно чувствуешь себя виноватым.

— Мне всегда нравился Томми. К тому же он никогда не держал на меня зла за поврежденную лодыжку. И я это очень ценю. Поэтому, когда мне удается, я пытаюсь присматривать за ним, понимаешь?

Джордж допил бренди, поднял брови, как будто пытался робко улыбнуться, и разгладил усы. По сравнению со своими братьями Джордж больше всех напоминал человеческое существо, но это было всего лишь подражание, не более того. Я посмотрел на его рубашку: бледно-голубая с белым воротничком и манжетами на запонках. Только два типа мужчин носили такие рубашки: генеральные директоры и гангстеры. Трудно сказать, кого я недолюбливал больше. В этом у меня с Томми было что-то общее.

— Как дела у Питера Доусона? — спросил я.

Джордж прищурился. Пауза затянулась слишком долго, потом он переспросил:

— У кого?

— У Питера Доусона. Ну, знаешь, «Доусон Констракшн»?

Джордж кивнул.

— Конечно. Но на самом деле я не имею дел с…

— Ты занимаешься обеспечением безопасности площадок Доусонов, не так ли?

— Компания, в которой у меня есть свой интерес, называется «Иммьюникейт». Но я не сижу там постоянно.

Может, и нет. Но его утверждение о том, что он не знает имени Питера Доусона, все усложняло.

Джордж внимательно на меня посмотрел, наклонился, поставил локти на стол и соединил пальцы рук, как будто ждал продолжения разговора.

— Ладно, — сказал я. — Увидимся как-нибудь.

— С удовольствием, — сказал Джордж, поднимаясь. — Я угощаю обедом в следующий раз. Будем смотреть в будущее, Эд.

Я повернулся к нему спиной, пошел к двери и только тут заметил, что в комнате сидели другие люди: парочка старикашек в кепи у барной стойки и еще одна компания, уютно устроившаяся слева от выхода. Я поднял руку и скорчил рожу, уверенный в том, что внес свой вклад в их развлекательную программу на сегодняшний день. Двое парней в спортивных костюмах загоготали. Но больше никто даже не улыбнулся. Несколько лиц показались мне знакомыми, но я настолько привык к этому ощущению за последние несколько дней, что перестал обращать внимание. Когда я вышел, Джордж Халлиган подошел с ними поздороваться. Послышалось глухое преданное бормотание, словно вассалы приветствовали своего феодала.