"Яков Наумов, Андрей Яковлев. Схватка с Оборотнем" - читать интересную книгу автора

заключенных. Первым привели Мандрыку.
- Ну, Мандрыка, он же Кущенко, - обратился к нему следователь, - еще не
надумали говорить?
Луганов вздрогнул, когда услышал: "Кущенко". Так это он, палач!
Ввели Коцуру. Едва заметив Мандрыку, он вытянул руку и сказал:
- Он. Ткачук. Свидетельствую, граждане. Самый большой злодей из всех,
кого я на свете видел.
Огромный, наголо обритый кузнец шевельнул бровями, коротко взглянул на
Коцуру и отвернулся.
- Гражданин Ткачук, - сказал следователь, - вам молчать бесполезно. О
вас уже почти все известно. И то, как вы работали в спецлагере...
Ткачук дернул головой и уставился в стену.
- ...И то, как вы были куренным в бандеровских бандах. Так что давайте
говорить начистоту. Ваш сотоварищ нам все рассказал, у него и надежда есть
на лучший исход.
Ткачук снова посмотрел на Коцуру и вдруг плюнул ему под ноги.
- Ладно, ладно, - сказал следователь, - эти штучки вы для других
приберегите. Тут у вас сочувствующих нет, так что нет смысла и сцены
разыгрывать... И вообще не пойму я, зачем вы выдали Коцуру, если не хотели
говорить?
Ткачук посмотрел на следователя каким-то затравленным взглядом и
отвернулся.
- Отвести, - приказал следователь. - И того и другого.
Бандеровцев увели.
- Вот чертовщина! - сказал следователь. - Этот громила сам ведь выдал
Коцуру и мог быть уверен, что этот в отместку все о нем скажет... И молчит.
- Ничего, - ответил Луганов, - теперь он заговорит. Точно знаю, что
заговорит.
Луганов поднялся и возбужденно заходил по кабинету.
- Он так нам важен, что должен заговорить!

Последние ночи Ткачук не спал. Он вспоминал лучшие дни своей жизни.
Сорок первый, лето. Как вступали во Львов немцы, как за мотоциклами их,
танками, пушками и колоннами пехоты вступал в город батальон "Нахтигаль", а
за ним шли отряды лесовиков, и в одном из них он, Ткачук, молодой, рослый,
здоровый, радостно кричащий приветствия немцам.
Потом осенью сорок первого он, Ткачук, на машине комендатуры разъезжает
по улицам в эсэсовской форме. Листья с шуршанием падают под колеса,
разбегаются с дороги люди, а он сидит с автоматом рядом с шофером в черном
мундире и высматривает среди прохожих еврея или москаля...
Ткачук скрипит зубами, ворочается; пятнадцать лет он жил в Сибири,
работал и разговаривал с этими людьми, но ничего им не забыл. И если бы
времена переменились и ему было дано право опять шагать по лагерю, поигрывая
нагайкой, он опять бы сек ею, да так, чтоб ни одного не оставить в живых. Он
засыпал к утру, часа на два, но и во сне видел все то же: лагерь, своих и
немецких эсэсовцев, коменданта и нагайку, с которой он был властелином...
Ненависть, скопленная за целую жизнь, вздымалась в нем. На допросах он
не слушал, о чем его спрашивали, молча отворачивался от следователя.
...Луганов и следователь уже изнемогали. Этот убийца не поддавался на
обычную человеческую логику. Допрос за допросом не давал результатов.