"Священник Иоанн Наумович "Путеводитель доброй жизни"" - читать интересную книгу автора

всю одежду, избили меня, исцарапали, изувечили, точно Аманову куклу в
жидовский свой праздник Пурим, наконец, вытащили на улицу и связали по
рукам веревками.
Что дальше они со мной делали - не знаю: очнулся уже в арестантской, на
соломе, без одежды, без шапки, без кошелька, а там было у меня немало
наличных денег; еврейская расписка на 200 рублей и лотерейная расписка на
выигрыш в 400 червонцев.
Открыл глаза, смотрю на себя и дивлюсь: что такое со мной случилось? Хочу
встать - не могу, ноги изранены, на спине вздулся желвак в добрую тыкву,
волосы на голове повырваны, под глазами кровоподтеки... Тут вспомнились мне
Бартушкевич, Мендель и его Хаим, пришел тоже на ум и сон мой: яма глубокая
и широкая, - гибель неминучая была передо мной; я перескочил через яму, -
Господь спас меня; но упал я на крест, испачканный грязью, - понес муку от
еврейских рук... Боже, Боже!..
Сижу на соломе в арестантской и ничего не могу выговорить, кроме:
"Господи, помилуй!" Сто раз повторил я слова эти, и все никакие другие
нейдут на уста. И думаю я себе: вот мне не раз приходило в голову, зачем
это на полунощнице или на часах положено читать "Господи, помилуй" сорок
раз? Теперь я знаю, что сорок раз - не слишком много: сидя в арестантской,
во весьто день я больше четырехсот раз проговорил эти слова - и не было
слишком много! Эти сорок "Господи, помилуй" положено читать, я уверен, за
таких несчастливцев, как я тогда был, - попавших в тяжкую беду и невинно
претерпевающих муки...
Так вот я, милый ты мой человек, и в арестантской! В голове шумит, точно
в мельнице о десяти поставах; всякая косточка, всякая жилочка во мне болит
и ноет, язык во рту засох от лихорадки, а может - и от отравы: попало
немного.
Вдобавок, тоска и беспокойство: что жена подумает, когда узнает обо всем
об этом, да не так, как было на деле, а как жиды переиначили? Что народ про
меня теперь говорит, да не по нашему только посаду, а и по всем селам в
околотке? А тут ни души - с кем бы словом каким перекинуться; раз только во
весь день пришел полицейский - узнать жив ли я, и, увидев, что жив, в
сердцах хлопнул дверью, запер замок и ушел прочь. Уже к вечеру слышу шаги -
это были мои ночные караульщики. Уселись у самой двери и завели такой
разговор:
- Вишь, вот, богач! Душу черту на лакомство бережет!
А все-таки попался, как лиса в капкан!
- А что доктора-то сказывали, что потрошили
покойников?
- Да то и сказывали, что мышьяком отравлены!
- Ишь ты, две души загубил сразу! Экая совесть-то
каторжная!
- Говорят, завтра приказано заковать его в кандалы, а в
понедельник поведут во Львов вешать.
- Мало было ему своего добра - на еврейское еще
позарился!
Слушаю я все это, слушаю, а сам молчу, не шевелюсь. Вдруг
кто-то из них меня окликает:
- Богач, а богач! Ты слышишь? Я молчу, не откликаюсь,
они еще немного поболтали да и уснули.