"Священник Иоанн Наумович "Путеводитель доброй жизни"" - читать интересную книгу автора

Тут они поболтали еще друг с другом о чем-то по-немецки, потом доктор
вышел, а чиновник подошел ко мне и говорит:
- Дашь тысячу рублей, - все окончится благополучно. Мне - сто, для
докторов - триста, а остальные - судье и еще кое-кому.
Потом стал мне длинно-предлинно толковать, что
наехала следственная комиссия, что трупы вскрывали, что в
шинке нас было только трое: Мендель, Бартушкевич и я; что
Мендель наверное не хотел отравить своего сына, Бартушкевич -
себя... "Стало быть никто другой не мог этого сделать, кроме
тебя, а за это - виселица". Мы, дескать, все это иначе бы
оборудовали: вину взвалили бы на Бартушкевича, благо ему теперь
уж все равно.
На те слова я сказал ему: "Нет, панок, мучайте меня, пытайте или вешайте,
- не то что тысячи рублей, полушки единой я вам не дам. Есть знающий мою
правоту, и Он избавит меня от этого позора!"
Заскрежетал зубами, как бешеная собака, хлопнул дверью
и ушел прочь, прокричав на прощанье: "Палок, палок ему надо!
Погоди, размякнешь ты у меня, голубчик!"
Принес мне полицейский солдат ячменной каши в горшке,
кусок хлеба и воды. Ни до чего я не дотронулся. Ночью опять
является Адрианушка, приходит от жены и сказывает, что был у
нее жидок, Шепс кривой, подосланный Менделем. Мендель,
дескать, перестал на меня сердиться и не хочет губить меня.
Пусть жена даст пятьсот рублей на докторов да на полицейское начальство,
- так они все это переделают по-своему; а не даст - не миновать мне
виселицы. Жена, говорит Адриан, отсчитала уж пятьсот рублей, хочет нести
деньги и только уведомляет меня об этом. Выслушав рассказ Адриана, я велел
сказать жене, чтоб она сейчас же снесла к батюшке все деньги и все бумаги,
какие у нас есть, да чтобы не смела никому давать ни одной копейки и с
евреями бы ни в какие разговоры не вступала. Адриан принес мне горячей пищи
и воды, а ту арестантскую кашу я вылил в опорожненные горшки.
На другой день - допрос. Спрашивают только о том, где я добыл мышьяку Я
отвечаю, что мне неизвестно, где добывают мышьяк.
Как только я сказал эти слова, полицейский чиновник подбежал ко мне,
ударил меня по лицу кулаком со всего размаху, так что все перстни его
вдавились мне в висок, свалил наземь, - а полицейские насели тут и на
голову и на ноги... Отсчитали двадцать палочных ударов - таких, что я свету
Божьего не взвидел, и отвели под руки в арестантскую, - сам я идти был уже
не в силах. Упал я там на свою солому, облил ее слезами, - точьв-точь как в
псалме говорится: слезами моими постелю мою омочу, стал на колени, поднял
руки в тяжелых кандалах к небу и начал молиться... Молюсь, а слезы у меня
так ручьем и текут:
откуда их и набралось столько - не понимаю!
Тут вспомнилось мне, как Господь Иисус Христос страдал,
как святые апостолы томились в темницах, как апостол Павел
говорил о себе: трижды палицами биен бых. От этих слов мне как
будто легче стало - не так стыдно и не так больно. Вдруг
слышу: раз повернулся ключ в замке, другой - отворяется дверь, и
входит пан полицейский секретарь.
- Спасайся, - говорит, - дай восемьсот рублей, и мы