"Священник Иоанн Наумович "Путеводитель доброй жизни"" - читать интересную книгу автора

все устроим; лучше ведь отдать восемьсот рублей, чем болтаться
на виселице.
- Не дам, - отвечаю, - ни полушки.
- Сами сумеем взять!
- Как угодно, а я не дам.
- А пятьдесят палок - ничего, выдержишь?
- Как Бог поможет
- И вправду твердый русак! Ну, погоди же, голубчик,
будем и мы потверже с тобой разговаривать.
Мороз прошел по мне от этих слов, но вера моя в Бога
была сильнее страха. Боже мой. Боже!
Ночью снова является Адриан и рассказывает, что жена все деньги снесла к
батюшке, а батюшка, как только узнал, что мне дали двадцать палок, сейчас
же велел запрягать лошадей и поехал во Львов к самому губернатору. Я
приободрился духом: я знал, что за прекраснейшая душа наш священник, как он
меня любит, как ему жалко, что я здесь невинно страдаю.
На следующий день приходит сам полицейский чиновник, говорит со мной,
долго говорит - о виселице, о том, как во Львове поведут меня по улицам, за
заставу, на тот самый холм, где убивают собак, как поставят меня на эшафот,
как палач будет надевать мне петлю на шею, как я буду висеть ужасный, с
высунутым багровым языком, как потом зароют меня в одной яме с собаками. А
ничего де этого не было бы, когда бы у тебя была хоть капля ума и здравого
рассудка, потому как ничего не стоит взвалить вину на Бартушкевича. Когда я
ответил ему то же самое, что и секретарю, он ударил меня ногой, и закричал:
"Под палками не то заговоришь!" Ушел.
На следующий день требуют меня опять к допросу
Я перекрестился, вздохнул к Отцу Небесному и иду, - иду
с твердостью, как на Голгофу. Впускают меня в канцелярию, я
становлюсь там у стенки, но как-то мне вовсе уже не страшно.
Очинили паны чиновники перья, закурили трубки, разложили свои бумаги и
начинают снимать с меня допрос.
Я не признаю себя виновным ни в чем, показываю, как было дело по правде.
Вскочил тут полицейский чиновник со стула, подбежал ко мне, да снова как
треснет меня по лицу со всего плеча, - я как сноп повалился на землю. В эту
самую минуту вдруг отворяется дверь, и входит... окружной полицейский
начальник и с ним восемь человек солдат! Заметив меня лежащего на полу,
подходит ко мне и спрашивает: "Это вы - Грушкевич?" "Я, - отвечаю, -
вельможный пан начальник!" Тут он крикнул что-то по-немецки, обратясь к
полицейскому и секретарю, вижу - у тех душа в пятки ушла. Сейчас подошли ко
мне полицейские и сняли кандалы. Окружной осмотрел у меня лицо, грудь,
голову, велел даже снять сорочку; потом взял меня за руку, подвел к креслу
и посадил рядом с собой. А чиновник с секретарем стоят, съежившись, у
порога, такие на вид бедные, несчастные да желтые, точно вдруг желтуха с
ними приключилась. И как только сунется который сказать что-нибудь, -
окружной притопнет ногой, да как крикнет: "Молчать!". Тут уж окружной снял
с меня допрос: как было дело, кто передо мной покупал, почём, какие номера?
Потом он велел позвать Менделя, да чтобы тот принес лотерейную книжку с
номерами. Оказалось все точьв-точь, как я говорил. У еврея тоже душа в
пятки ушла, хочет сказать что-то, а тут: "Молчать!" Начали снимать допрос
про Менделя: Мендель слушал мои показания ни жив, ни мертв. Когда окружной