"Марина Наумова. Это" - читать интересную книгу автора

ЭТО.
Я не ошибся: мое ЭТО - это было нечто! Клякса с глазами, конечно, тоже
не открытие, видал я, кое-кто их штампует по десятку на день, но ведь не
такие же кляксы! Не такое воплощение мрака и злобы, от которого мороз по
коже дерет!!!
Ехидные реплики (не стану уточнять, чьи) тоже были частью признания:
"Ты, часом, не под кайфом эту мерзость рисовал?"
О плохом или среднем рисунке молчат. Не принято на нашем "вернисаже"
почем зря злословить. О среднем - потому что и говорить не о чем. О плохом -
потому что тут не худсовет, хочет человек полное фуфло толкнуть - его дело.
А вот когда народ со своих мест срывается, подходит, таращится во всю на
чужую работу, чтобы потом сказать: "мерзость" - уже признание.
Сам согласен: мерзость. Уникальная. Потрясающая. Можно и худшее
словечко подобрать. Только ведь речь о содержании картины, о теме, а не о
самом ее качестве. Помойка - гадость? Конечно. А если она на картине или
фотографии, то вполне может быть гениальным произведением. И вырвавшееся при
виде ее смачное ругательство - похвала.
Женька, мой давний приятель, тоже как увидел - челюсть отвесил чуть не
до кроссовок, сделал квадратные глаза и посоветовал провериться у психиатра,
прежде чем полностью перейти на новый жанр. И добавил тут же:
- Ну, ты и выдал!!!
Так это все - коллеги. Зрители-прохожие-покупатели на ЭТО в осадок
похлеще выпадали. Идут себе мимо, взглянут, и - на тебе обалдевшую рожу.
Ей-богу, кое-кого из них я с удовольствием бы нарисовал! Некоторые,
приглядевшись, чуть ли не шарахались, какой-то мелкий карапуз,
прогуливавшийся с мамашей, разрыдался в голос и ринулся удирать. Она его еле
отловила, а унять вопли уж не знаю, когда смогла: ор за два квартала еще был
слышен.
Даже отнюдь не в лучшее для торговли время возле моей экспозиции
толклись с утра, тогда как остальная вернисажная братия скучала в гордом
одиночестве. И приценивались тоже многие. Я с гордостью отвечал: "Не
продается!"
Короче, был бы полный кайф, если б не смутный страх, никак не желающий
меня отпускать. И - можете не верить - нечто очень похожее на угрызение
совести, будто я сейчас совершал нечто недостойное и запретное.
Меня распирало от гордости и тошнило от неприятного предчувствия,
которое постепенно становилось даже сильней, чем переполнявшее меня с утра
счастье. Оно достигло апогея, когда у тротуара остановилась иномарка, из
которой вывалил типичный "новый русский" и довольно грубо потребовал назвать
цену. Рядом с ним возвышалось два жлоба-охранника.
- Не продается. - сообщил я, чувствуя, что с моим желудком что-то
происходит: он явно пытался поменяться местами с позвоночником.
Этот тип вовсе не был похож на обеспеченных коллекционеров. Среди
"новых русских" тоже разные типы попадаются, я далек от того, чтобы всех их
считать ограниченными мужланами, но именно этот выглядел мурло - мурлом.
Поросячьи глазки, бычья шея с дикарской золотой цепью.
- Ты че - гонишь? Сколько? - он явно не привык к отказам.
- Уже продано. Я получил аванс, и... - принялся отбрехиваться я.
- Сколько?
- Простите, не могу!!! - я сорвал ЭТО и быстро засунул в рюкзак.