"Барбара Навроцкая. Останови часы в одиннадцать " - читать интересную книгу автора

ним - лоскут фланели и задвинул оба ящика.
"Надо позавтракать, успеть на работу, позвонить в двенадцать Ирэне.
Надо! Надо! В том-то и дело. Я абсолютно не знаю, что с собой делать дальше.
Как что? - разозлился он на себя. - То, что и всегда. Нет. "Всегда"
безвозвратно ушло. Вчера, в одиннадцать часов. Я должен начать новую жизнь.
Мне очень понравился этот некрасивый город, когда я шел с вокзала. Мне
чертовски понравилась эта квартирка, когда я в нее вошел. Я не дал молоку
убежать. И... не знаю, что делать с остатком такой интересной жизни".
Аппетит пропал. Ему уже не хотелось молока, не хотелось бриться, менять
рубашку, завязывать галстук.
"Я ошалел, потому что все уже сделано, - спокойно констатировал он. - У
меня не было никаких других планов. Я ничего не мог планировать. Теперь я
найду себе нормальную цель в жизни, как все люди. Женюсь. Неужели? - съязвил
он. - Заведу детей, одного или двух. Куплю квартиру побольше. Буду ходить в
театр, принимать гостей, ходить в гости, учить детей морали, верности
принципам. - Он расхохотался. - И девушке, на которой женюсь, расскажу обо
всем, что со мной было? А чем эта девушка виновата, чтобы взваливать на ее
плечи такой груз? А дети... допустим, что кто-нибудь когда-нибудь нападет на
мой след. Это исключено. Моего следа нет. Я не существую. Ни для милиции, ни
для полиции. Но если даже я не существую для них, я существую для себя, и
точка".
Он решительно поднялся, налил молока в стакан. Нарезал тонкими
ломтиками хлеб и начал делать аккуратные бутерброды. Потом принял душ,
побрился и, остановившись перед зеркалом, стал изучать свое лицо. Оно не
было красивым, но в нем было то, что женщинам и мужчинам нравится
значительно больше, - мужественность. Он не полнел и остался таким же
жилистым, поджарым и мускулистым, с широкими плечами, плоской грудью и
втянутым животом. Он носил кожаные пиджаки, потому что они ему шли. Мог
быстро бегать, не чувствуя одышки. Прекрасно плавал, крепко держал в руках
парус и весла. Каждое лето он проводил на озерах, и каждый месяц,
проведенный на воде, на год продлевал ему молодость или по крайней мере на
столько же оттягивал приход старости. Вообще он не думал о ней, у него не
было для этого времени. Во всяком случае, рядом с женщиной ему еще никогда
не приходилось ощущать парализующий страх слабости, ухода сил, гаснущего
огня жизни. Он знал, что все решает не смерть, а именно этот момент, именно
так для человека начинается умирание. Остановка сердца позднее, много
позднее - это уже только формальность. Пустая формальность. Он не боялся ее,
потому что не верил в жизнь без любви, даже упрощенной, биологической. Не
верил в радость и тепло окруженной почетом старости. Он не хотел ее, он
ненавидел безразличие, скрывающееся под маской мудрости. Он презирал
поражения, неудачи, а чем, как не этим, была старость. Здравомыслие,
трудоспособность, он был уверен в этом, присущи цветущему телу, а не
увядающему.
"Эх, чего там еще думать. Как-нибудь проживу. Свое я сделал. Свое - не
свое. Наше. По счету я получил. День, ночь - сутки прочь. Разве кто-нибудь
живет по-другому?"
На работе он спросил сослуживца за столом напротив:
- Слушай, Михал, ты когда-нибудь что-нибудь планировал?
- Что?
- Жизнь.