"Николай Алексеевич Некрасов. Карета " - читать интересную книгу автора

которые завидуют Манфреду и Фаусту; четвертые... одним словом, все мы
чему-нибудь завидуем. Вы встретите зависть в театре, смотрящую "Гамлета", в
кондитерской, читающую-"Русский инвалид", на бале, танцующую с красавицей,
которой завистнику не видать как ушей своих. Особенно проявление ее заметно
в деле торговом, служебном в литературном. Но довольно о том, где можно
встретить зависть, я хочу рассказать вам, где я ее почувствовал... Кладу
левую руку на сердце, собираю остаток сил и молю благую судьбу, чтоб она не
пресекла жизни моей прежде окончания моей поучительной беседы с
благосклонным читателем...
Я родился в одной из линий Васильевского острова... от благородных, но
бедных родителей. Когда мне минуло восьмнадцать лет, я остался сиротой и
получил во владение десятитысячный капитал. Следуя предсмертному совету
моего отца, я стал отдавать его в "частные руки", но как процентов мне на
житье недоставало, я принужден был давать уроки... Жестоко жаловался я на
судьбу свою, принужденный иногда но десяти верст в день бегать из-за пяти
рублей. "Сколько людей ездят в каретах! - думал я,- Чем они лучше меня?"
Мало-помалу эти жалобы становились чаще и чаще. Несчастный! я не понимал
тогда, как много грешу против провидения, осмеливаясь осыпать роптаниями его
благую волю. Сердце мое надрывалось от злости и зависти при виде кареты, я
ненавидел тех, кто мог иметь ее... Зависть сосала мою душу... Что ни делаю,
куда ни пойду - карета не покидает моих мыслей! Я пропускал уроки, говорил
пошлости, делал глупости - и всему причиной была эта мысль. "За что, судьба
жестокая ты создала меня бедняком? За какие подвиги столько народу ездит в
каретах и за какие прегрешения я осужден целую жизнь проходить пешком?" -
восклицал я в грешном отчаянии. Но всего ужаснее действовала на меня дурная
погода. Когда на дворе дождь, грязь, гром, молния - и со мной то же самое;
вид грязных сапогов побеждает твердость моего сердца: слезы льются ручьем,
глаза сверкают как молнии, в голове шумит буря... "Страшно, страшно не иметь
кареты!"-произносил я, на цыпочках переходя грязные улицы; вдруг раздавался
вдали шум - я взглядывал и каменел от бешенства: мимо меня проезжала карета!
Я тогда не мог владеть собою! Я готов был вскочить внутрь этого
четырехместного чудовища; я готов был съесть глазами его квадратную фигуру,
поглотить слухом его отвратительный стук, остановить зубами его правильное
движение. Кровь моя приходила в волнение, ноги подгибались: я не мог идти, а
дождь лил на меня ливмя, а гром гремел над самою моею головою, а страх
опоздать на урок жег молнией мое сердце! Проезжало чудовище - я становился
спокойнее, но ненадолго: опять вдали стук, снять оно; а иногда... о ужас!
два, три, четыре чудовища разом... Решительно не было спасения! Грязь
комками летит в бок, в ногу, в руку, в лицо, в рот... ужасно! Сколько причин
ненавидеть человечество! Тебя публично кормят грязью, и ты не смей рта
разинуть! "Задень за что-нибудь, расшибись, отвратительное орудие сатаны!" -
кричал я, убегая от лошадиных копыт. Мучения мои доходили до невероятности.
Самая любовь, которую я чувствовал к сестре одного из моих учеников,
уступала место моему непостижимому чувству - к карете. Непостижимому, говорю
я, потому что оно было действительно непостижимо: я любил карету, потому что
завидовал ее обладателю; ненавидел, потому что желал ей всевозможного зла,
как. источнику всех моих страданий... О, как я тогда был глуп! Самая любовь
моя, повторяю, чуть было не превратилась в ненависть, оттого что предмет
моего обожания ездил в карете. Я мучился, рвался, страдал, как шильонский
узник, проклинал, как Байрон, и в страшном отчаянии незаметно издерживал