"Николай Алексеевич Некрасов. Необыкновенный завтрак " - читать интересную книгу автора

В половине двенадцатого я был совершенно готов и с нетерпением ждал
актера, отличавшегося необыкновенною любезностию, с которым мы условились
ехать к сотруднику вместе. Наконец, к особенной радости достойных моих
друзей, которых положение было просто мучительно, актер явился. Мы
отправились.
Никто, кроме меня да лысого драматурга-водевилиста, который имел
привычку таскаться ко всем, у кого можно было выпить рюмку водки и
подслушать каламбур, не знал квартиры сотрудника: на нас пала обязанность
всеобщих проводников. Мы ехали впереди, и когда, проехав несколько улиц,
поравнялись с огромным, довольно неопрятным домом, в пять этажей снаружи и в
шесть внутри, драматург скомандовал остановиться.
Общество наше расплатилось с извозчиками и, пока взбиралось в четвертый
этаж, где жил сотрудник, вытерпело влияние четырех разнородных атмосфер:
каждый этаж имел свой особенный воздух, свою самобытную вонь, которую
напрасно бы стали оспаривать у него другие этажи. Известно, что есть
мастеровые, в гостях у которых непривычный человек задохнется в минуту. Дом
был наполнен подобными мастеровыми...
Войдя в коридор четвертого этажа, мы вздохнули свободно, потому что
стекла в окнах коридора, выходивших на двор, были сплошь выбиты. В
противоположной стене коридора были также окна, но с полным комплектом
стекол, и дверь, на которой красным карандашом была написана фамилия
сотрудника. У двери стояло три человека: отставной солдат с корректурами и
два петербургские мещанина средних лет, один с рыжей бородой, другой с
черной...
Драматург-водевилист стал звонить...
Человек, у которого мы надеялись позавтракать, был коротким моим
приятелем. Я могу сообщить о нем сведения, какие едва ли сообщит кто другой.
Он называл себя несчастнейшим человеком в мире и имел к тому много причин.
Несчастия его не заключались в дурном расположении карт, в скверных
прикупках и тому подобных житейских неудачах, которые нередко вызывают
строптивые вопли отчаяния на уста настоящего поколения; несчастия его
заключались в собственном его характере и в образе действования, к которому
принудили его обстоятельства. В каждом моменте своей жизни он чувствовал
разительное противоречие собственным желаниям, которые, впрочем, время от
времени изменялись и в которых он никогда не мог дать себе определенного
отчета. Другой на его месте давно бы переменил сотни поприщ, перепробовал
тысячи занятий, чтоб удовлетворить безотчетным стремлениям, которые не
давали ему покоя. Для него это было невозможно: он был в высшей степени
нерешителен и бесхарактерен и принадлежал к числу людей, из которых все
может сделать привычка. Он писал по привычке, пил (иногда очень много) по
привычке, улыбался чужим глупостям по привычке. Я думаю, его можно бы даже
приучить к подлости, если б приняться за дело умеючи: по крайней мере я
замечал, как то, что в первый раз зажигало глаза его огнем негодования и
стыда, он слушал впоследствии весьма хладнокровно. Авторство у нас еще
доныне придает тем, кто умеет пользоваться его привилегиями, особенный вес,
и как бы ни был плох сочинитель, всегда найдется кружок добрых людей, где
будут смотреть на него как на гения. Нашему герою авторство не доставляло
ничего, кроме скудного пропитания и тяжелых душевных мук: он, как говорится,
был неказист; совсем не умел задать тона, пустить пыль в глаза. Неуверенный
в самом себе, нерешительный, он подходил ко всему робко, с каким-то