"Виктор Некрасов. Первое знакомство" - читать интересную книгу автора

старик аккуратно сложил ее, положил в карман, вытащил трубку и долго
набивал ее табаком из маленькой плоской коробочки с большой буквой "N" на
крышке. Потом долго рылся в карманах в поисках спичек. Я предложил ему
свои. Он закурил и, возвращая мне спички (они были итальянские, в плоской
зелененькой коробочке), спросил, не португалец ли я. (Кстати, на следующий
день в аэропорту какой-то очень смуглый, невероятно черноволосый субъект,
суетливо бегавший и искавший кого-то, подбежал вдруг ко мне и, радостно
улыбаясь, спросил: "Это вы летите в Лиссабон?" После этого мне очень
захотелось увидеть живого португальца, я их никогда не видел.) Старик,
узнав, что я русский, недоверчиво посмотрел на меня.
- Русские - большие, широкоплечие и светлые, - сказал он.
Я удивился. В Париже много русских, неужели они все большие,
широкоплечие и светлые? Старик ничего на это не ответил и спросил, какой я
русский, старый или новый, - очевидно, эмигрант или советский? Мой ответ
он попросил подтвердить доказательством. Я вынул рубль. Он долго его
рассматривал, потом вернул - в Италии его ни за что не отдали бы, а
попросили бы еще расписаться на нем.
Вдруг без всякой логической связи с предыдущим старик заговорил о
Наполеоне. Какой это был император, какой полководец! Только одну ошибку
он совершил - поздно начал свой русский поход. Надо было начинать не в
июне, а по крайней мере в апреле или в мае. Тут же он, правда, оговорился,
что к русским относится хорошо, что они неплохие солдаты - он видел их в
первую войну - молодцы, красавцы! - что у него есть приятель русский,
истопник, очень порядочный человек.
Из дальнейшего выяснилось, что старик служит в Доме инвалидов, где
погребен Наполеон, то ли гардеробщиком, то ли в охране (говорил он быстро,
и я не все понимал, но слово "garde" - охрана, стража, караул - он
повторил несколько раз), и тут мне стало ясно, что все интересы старика
сводятся в основном к тому, что имеет какое-либо отношение к великому
императору (иначе он Наполеона не называл). На пальце у него был перстень
с буквой "N", на часах брелок с буквой "N", и даже крохотные запонки на
воротничке были украшены малюсенькой буквой "N". Когда мы заговорили о
днях оккупации, он сказал, что немцев не любит, но многое им прощает за
то, что они перевезли в Дом инвалидов прах Римского короля, сына
Наполеона.
Потом старик вдруг обиделся и замолчал, узнав, что я не поклонился
праху великого императора и вряд ли успею это сделать. Сидел, попыхивая
трубкой, не глядя на меня, потом, по-видимому, ему это надоело, и он
ворчливо спросил, знаю ли я, у стен какого древнего сооружения сижу. И тут
же рассказал историю Сен-Жермен-де-Прэ.
Дальнейшему разговору помешала его жена. Толстая, оживленная и
сердитая, значительно моложе его, она как-то неожиданно появилась перед
нашей скамейкой и сразу стала в чем-то упрекать его. Старик виновато
смотрел на нее снизу вверх, потом встал и, несколько сконфуженный своим
слабым сопротивлением, попрощался со мной, успев сообщить жене, что я
"симпатичный молодой человек из Москвы, к сожалению, не интересующийся
историей Франции". Жену это нисколько не тронуло, она решительно взяла его
под руку и, продолжая отчитывать, повела к выходу. Старик на ходу
обернулся, посмотрел на меня и беспомощно развел руками: "Что поделаешь.
Такова жизнь..."