"Виктор Некрасов. В родном городе" - читать интересную книгу автора

Сергей ловко на локтях подвинулся к Николаю и положил ему подбородок на
колено.
- Э-э, брат! Да ты, я вижу, вроде меня... - И почему-то шепотом
добавил: - Я ведь тоже не знаю... Раньше знал, а теперь не знаю.
- Н-да... - неопределенно сказал Николай и понял, что сейчас, так же
как и тогда, в пивной, заговорит о Шуре. Черт его знает, но в Сергее, в
этом, как он сам себя называл, приземлившемся летчике и распутном малом,
было что-то, что располагало к нему.
Николай говорил долго и много, что с ним редко случалось. Сергей
слушал, засунув пальцы в лохматую шевелюру, перебивая иногда вопросами.
Думает ли он о Шуре? И не проще ли послать ее к черту, забыть о ней?
Может, и проще, но думает. Целыми днями думает. Читает книгу и вдруг
замечает, что прочел пять страниц, но не помнит из них ни одного слова, -
думал о Шуре. В столовой официантка подает обед или ужин, а он смотрит на
ее руки и вспоминает Шурины руки: как она расставляла тарелки, резала
хлеб, разливала суп. Он вспоминает все. Ее голос, улыбку, забавную
привычку влезать в пальто, натягивая его на голову. Вспоминает какие-то
пустяковые мелочи - как учил ее вскакивать на ходу в трамвай. Трамвай
проходил как раз мимо их дома, но до остановки было далеко, и, чтоб не
опоздать в кино, они всегда вскакивали на ходу. Не всякий это умеет, а
Шура наловчилась не хуже парня. Потом они пешком возвращались домой -
трамваи уже не ходили - по тихой, заросшей каштанами Дорогожицкой, и Шура
все боялась, что на них нападут хулиганы - она была трусихой, а он,
напротив, не прочь был показать перед Шурой свою силу и уменье драться. А
весной они переехали с Лукьяновки в город. Шура с азартом принялась
обставлять комнату. Какие-то салфеточки, вазочки с ковылем... Все мечтала
о тахте. Она могла целыми днями возиться в комнате - что-то вытирать,
переставлять, перевешивать. Николай смеялся. Она чуть-чуть обижалась и
говорила: "Не нравится, не смотри, а я люблю, чтоб красиво было".
Николай вспоминал. Вспоминал и рассказывал обо всех этих мелочах, о
которых обычно не рассказывают, так как они интересны только тебе и уж, во
всяком случае, не человеку, которого ты видишь второй раз в жизни. И
все-таки он рассказывал и не думал, для чего он это делает, - просто
хотелось.
- А вон и тот дом, где мы жили. Вон там, за стадионом. Видишь? Желтый,
с башенкой. Рядом с разрушенным. Только окна не сюда, а во двор. - Николай
бросил камешек в ту сторону, куда указывал. - И сколько прожили-то,
каких-нибудь семь-восемь месяцев. Расписались в ноябре, как раз перед
праздником, а в июне меня уже в армию взяли... Но, ей-богу, можешь
поверить, за эти семь-восемь месяцев... - Николай вдруг умолк, взглянул
искоса на Сергея (тот по-прежнему лежал на животе, глядя на город), потом
сказал: - Тебе, холостяку, рассказывать? Разве ты поймешь? Мне вот тоже
когда-то казалось, жена - это так, для стариков: спокойно, удобно, белье
выстирано. А молодому... В кино обязательно с женой, и по субботам в
театр, и чтоб галстук, воротничок, иначе нельзя. И вообще...
Сергей повернул голову, подмигнул хитрым глазом:
- Главное, "вообще". Вот оно-то и не разрешалось.
Николай помолчал, потом, не улыбаясь, сказал:
- Знаешь что, друг: иди-ка ты домой.
- Ну вот, обиделся.