"Геннадий Андреевич Немчинов. Это была весна (Повесть) " - читать интересную книгу автора

А слева, поодаль от покрытого клеенкой стола, была постель в углу, прямо на
полу - тюфяк, покрытый рядном, и маленькая подушка без наволочки.
Тут из-за занавески выглянуло старое, в дряблой болезненной коже лицо,
седые волосы свешивались на лоб и щеки, но глаза - Лешка привык в войну
определять людей по глазам - смотрели с живым выраженьем внимания и
спокойного сочувствия. Лицо старухи сразу повернулось к нему.
- Ты, я гляжу, уже не спишь, родимый? А ты полежи, не скучай, вот
картофья сварится - покормлю. Мамка твоя побегла в Степухино, сенца
попросить вашей коровушке. У нас тут все как есть подчистую съедено, а у
кого есть сколь - ау, для своей животины берегут... Муська повела мамку-то
твою.
- Какая Муська? - спросил Лешка и, услыхав свой голос, поразился его
надтреснутой слабости и невесомости.
- Ай ты и Муську не помнишь? - удивилась старуха. - Ну значит память-то
у тебя вчерась вовсе отшибло. А Муська тебя волочь сюда, в избу, помогала
мамке твоей, да возилась с тобой, да меду по всей деревне искала, с ног
сбилась... Вот она какая. Муська - бойкая деваха. - Старуха уже шла по
комнате с веником в руке, и теперь Лешка рассмотрел ее всю: маленькую,
костистую, немного скособоченную, но ступавшую без утомленной или старческой
вялости, легонькими шажками. Веник зашуршал, а Лешка все пытался упомнить
какую-то Муську... и впрямь мелькнуло что-то... чьи-то руки, быстрые и
молодые, крутят его, вертят, поворачивают, тащат... и вместе с материнскими,
мягко-ласковыми, с их обволакивающей родной нежностью, словно пробуждают
Лешку, выволакивают его из жуткого ледяного провала.
- А вот попробуй-ка спуститься-то, родимый, картофья готова, готова уж!
Счас на стол высыплю. И соль у меня есть, с хлебцем похуже, но корочку-то
найду, найду... А вот давай-ка!.. Ай помочь?
Но Лешка слез сам. Пошел от печи к столу - шатнуло его раз, другой, но
эта слабость была чем-то даже и хороша: в ней услышалась ему какая-то
приятность, сулившая нечаянный отдых и покой после трехдневной голодной
дороги.
Они со старухой уселись за стол перед окном. Старуха говорила, как
почти все известные Лешке старухи, о войне, об убитом сыне и о внуке,
которого только в прошлом году тоже взяли в армию, о снохе, которая померла
нынче зимой... Разговоры эти были Лешке привычны, как и голоса
рассказывавших старух - в них уже появились от частых повторов и людям, и
себе ровность и усталое спокойствие. Война, ее воздух обволакивали всех
людей, которых знал Лешка в своей жизни, войной жили все, о ней думали, она
снилась. Иначе и быть не могло. Казалось, во все стороны, куда ни глянь,
куда ни повернись - все насквозь пропитано войной, еще с тех самых пор, как
в октябре сорок первого Лешка вместе с матерью и младшим братом, который и
сейчас еще в Зеленом Городке, уходили от немца.
А картошка у старухи была вкусная! Они ее чистили, макали в черную,
насыпанную на стол соль, ели. Пар клубился над столом, дымились рассыпанные
по столешнице картофелины, хрустела у Лешки на зубах сухая корка хлеба,
которую дала ему старуха. Сама она ела без хлеба. Лешка этому как-то даже и
не удивлялся уже: он знал таких старух немало и привык к их совершенно
обыкновенной спокойной доброте.
- А там кто спит? - спросил он, кивнув на занавеску, отделявшую
маленький закуток в углу.