"Евгений Немец. Кокон " - читать интересную книгу автора

оказываюсь идеальным реципиентом. Возможно, они не хотят травмировать
близких, оберегают их от монстров своего прошлого, в то время как я для
них - посторонний, никто. В общем, я слушаю чужие истории, и за тридцать
шесть лет наслушался на многотомник. Если бы конечно мне пришло в голову эти
истории записать.

Да, я много слышал подобных рассказов, банальных в своей сути и
постоянном повторении, и никогда они меня особенно не волновали, потому что
люди, рассказывавшие их, были мне безразличны. Мало того, я считал, что они
сами повинны в своих несчастьях, потому как за глупость всегда надо
платить, - это первый закон социального бытия, усвоенный Адамом, как только
Господь выгнал его из Эдема. Но теперь я выслушал Алёнину исповедь (а на что
эта история похожа, если не на исповедь?), и недостающие фрагменты мозаики
вклеились в общую картину. Сам Лёня мог либо хотеть наследников, либо нет,
вопрос был совсем не в нём, - детей боялась заводить Алёна.

Все мы калеки бесчинств демонов наших родителей. Первое слово "мама" и
первый неумелый шаг к отцовским рукам, - все это фундаментально, но
второстепенно. Важнее всего стереотипы поведения и реакция на ту или иную
ситуацию, - именно их родители каждую секунду взросления отпрыска в него
вколачивают, и главнейший из этих стереотипов - взаимоотношение полов. Сын
ненавидит отца за то, что тот пьяный избивает мать, но взрослым начинает
пить и бить жену. Дочь презирает родительницу за распутство, но, едва
созрев, идет по рукам. Нужно иметь огромную силу воли, и достаточный
интеллект, чтобы понять, где ты руководишь своими поступками, а где они -
наследие предков. Алёна смогла распознать в себе симптомы болезни, которые в
нее заложили родители, но она все равно боялась, она не верила в собственные
силы. А Лёня не торопился развеять её страхи, то ли не понимая их основ, то
ли не желая погружаться в мутный ил души другого человека. Кто знает,
возможно, у него и самого в шкафу хватало скелетов... Как бы там ни было,
мне стало ясно, что нежелание четы Михайловых погрузиться друг в друга
теперь их разъединяло и отдаляло. Ведь в противном случае им пришлось бы
избавиться от кокона и позволить сделать друг другу больно...

Я поднял на Алёну глаза, она все еще стояла у окна и смотрела на свое
отражение, смотрела на испуганную девочку, убегающего от похабных намерений
своего отца, и я уже нисколько не сомневался, что речь в этой истории шла не
об Алёниной подруге, но о ней самой. Это она - Алёна октябрьской ночью
сквозь пронизывающий ветер в одной ночной рубашке босиком убегала к своей
подруге. С каким-то липким, неприятным чувством я вдруг понял, что Алёна
отталкивает от себя своего мужа, потому что не доверяет ему, как отцу её
будущих детей. И, несмотря на то, что подозревать Лёню в педофилии было не
то, что глупо, попросту бредово, она, как любая женщина, как любая самка, не
чувствовала в супруге надлежащей защиты своему потомству. Эта семья была
обречена.

Я все еще смотрел Алёне в спину. Она вдруг нервно передёрнула плечами,
так, словно стряхивала с них чьи-то пальцы, холодные, цепкие и мерзкие;
поежилась. Воспоминания крепко держали девочку, такую стойкую, ко всему
привыкшую, но все равно слабую и ранимую. Девочку, жаждавшую защиты. И я,