"Евгений Немец. Кокон " - читать интересную книгу автора

хвостиками на затылке, но такую милую и приятную взгляду...
В классе стояла гробовая тишина, двадцать восемь пар глаз моих
подопечных из 11-го "Б" смотрели на меня; подростки были придавлены тяжестью
жестокой реальности, и ждали от меня... чего? Защиты? Твердой руки?
Уверенности, что с ними не произойдет тоже, что произошло с их
одноклассницей?.. Чего, черт возьми, они от меня хотели, что я мог им дать?!
Как я мог всех их защитить, уберечь?!
Я подошел к столу, оперся на него руками, минуту стоял неподвижно и
смотрел в раскрытый журнал, зачем-то пытаясь прочесть список учеников, затем
поднял глаза, обвел молодежь взглядом, на пустующем месте Наташи задержался.
Почему эти ублюдки выбирают самых беззащитных? Почему они выбирают
самых ранимых?.. Меня начало колотить. Мне хотелось найти этих отморозков, и
переломать им все кости, отрезать яйца и затолкать им в глотки, а потом
содрать с лиц кожу. Я ненавидел их, за то, что они сделали, и я ненавидел
мир, который заставлял меня так ненавидеть.
Надо было что-то сказать. Я еще раз обвел учеников взглядом, заглядывая
каждому из них в глаза, остановился на Антоне Горевском, тот сосредоточенно
рассматривал свои ногти.
- Смехуёчки закончились, детки. Добро пожаловать в грёбаную взрослую
жизнь, куда вы так отчаянно рвались, - сказал я и не узнал собственный
голос, он стал каким-то хриплым и треснутым. Затем, все еще пристально глядя
на Антона, мрачно добавил. - Мне нужны имена. Мне нужны имена этих ублюдков.
У вас есть друзья и знакомые в других школах, старшие братья и сестры,
кто-то что-то слышал или видел, кто-то что-то знает. Это ваш экзамен во
взрослую жизнь.
Больше я им ничего не сказал, развернулся и поплелся к выходу. Уже на
крыльце лицея мобильный запиликал сигналом вызова, на автомате я включил
связь.
- Павел, зайди ко мне после урока, - это была Инна Марковна.
- Нет. Я иду в больницу. Да и вообще - я увольняюсь.
Директриса что-то еще пыталась сказать, но я разорвал соединение, а
следом выключил телефон.

В регистратуре госпиталя я узнал, что ночью Наташу перевели в палату
интенсивной терапии. Врачи стабилизировали её состояние, но... но она была в
коме. Не знаю, зачем мне это было нужно, но я испытывал потребность
взглянуть на девочку. Что бы я там увидел? Неподвижное тело, упакованное в
плотный кокон бинтов, синие опухшие губы, черные веки, воткнутая в вену
капельница и куча датчиков, проводов и трубочек, подключенных к аппарату
поддержки жизнедеятельности, - жуткое доказательство хрупкости человеческого
тела.
Я не выношу больниц. Там всегда слишком много людской слабости и горя,
отчаянья и безнадеги. Помноженные на удушливый запах медикаментов, этот
адский коктейль действует на меня угнетающе, - достаточно пятнадцати минут,
чтобы под его воздействием я впал в депрессию. И, тем не менее, я взял
пропуск, напялил бахилы и отправился на третий этаж.
В палате было тихо и сумрачно. Наташа выглядела точь-в-точь так, как я
и предполагал. Даже хуже. Бинт на правой брови и левой скуле пропитался
мазью, и лоснился, словно там были гнойные фурункулы; если грудная клетка
девочки и вздымалась, то я не мог этого заметить, и казалось, что Наташа на