"В.И.Немцов. Параллели сходятся " - читать интересную книгу автора

идеализированные портреты стариков, омоложенных лет на двадцать, выцветшие
глаза их заменял тёмными, проницательными и губы чуть трогал улыбкой. Ну, а
о женщинах и говорить нечего. В те времена очень трудно было подобрать
хорошую натурщицу, а потому мы рисовали отнюдь не богинь древней Эллады. Но
я представлял натурщиц именно богинями и, совсем на них не глядя, изображал
некий идеализированный образ женщины вообще, воспитанный в моём воображении
великими художниками прошлого.
Я выслушивал едкие замечания моего соседа Бориса, рисующего уродов. Он
тыкал углём в мой рисунок и презрительно цедил:
-- Да разве у неё такая шея? Видишь, здесь складки? -- Его уголёк готов
был провести на рисунке глубокие морщины.
Я отводил руку критика и убеждённо доказывал:
-- Лет пять назад у неё была такая гордая, юная шея. Да и сейчас могла
бы быть. Виноваты условия жизни.
-- Ты нарисовал грудь восемнадцатилетней девочки. А у неё грудь вот где
должна быть, -- и снова к бумаге приближался уголёк с угрозой подчеркнуть
это место.
Мне приходилось наступать, тем более что к нашему спору прислушивались
другие. Глаза их перебегали с моего рисунка на рисунок Бориса. Натурщица,
женщина лет тридцати, отдыхала, зябко кутаясь в тёплый платок. Топили у нас
тогда плохо, а потому я старался быстрее закончить рисунок и торопил ребят,
чтобы поскорее отпустить натурщицу. Нелёгкий это был хлеб, особенно в те
времена, когда только что отзвучали выстрелы на полях гражданской войны.
Жить было всем трудно.
Борис, которого сейчас я вспоминаю как одного из предвестников будущего
модернизма, изобразил натурщицу совершеннейшим уродом, причём карикатурно
выпятил все недостатки её фигуры: угловатые бёдра, острые плечи, что дало
ему право решить всю композицию в некотором подражании кубистам, но в
комбинации с циничностью подчёркнутого натурализма. Женщина оделась,
натянула на себя потёртое пальтишко и, равнодушно окинув глазом робкие
ученические рисунки, подошла к нам, узнать, когда назначен следующий сеанс.
Мы не знали и послали за преподавателем, а сами, сгрудившись у мольберта с
оскорбительным, как казалось нам, для женщины рисунком, делали всё
возможное, чтобы она его не увидела. Натурщица торопилась домой к ребёнку,
а наш посланец с ответом всё ещё не возвращался.
Мы чувствовали себя скверно, казалось, что у всех пробуждалась жалость
к женщине, которую мы невольно оскорбили. Наконец пришёл преподаватель,
бегло посмотрел на мольберты, приблизился к рисунку Бориса, который мы
прикрывали своими спинами, но мы не сдвинулись с места. Преподаватель
возмутился. Пришлось расступиться. На мольберте оказался мой рисунок.
Пользуясь замешательством, когда пришёл преподаватель, кто-то из ребят
переставил на мольберт мою доску, а произведение Бориса поставил лицом к
стене.
Преподаватель сказал несколько ободряющих слов мнимому автору этого
рисунка и с удовлетворением отметил:
-- Наконец-то у вас получается. Ну, хотя бы не страдает анатомия, а то
ведь чёрт знает что изображали. А всем я должен сказать: пока обнажённой
натурой заниматься не будем. Рановато. -- Он обратился к натурщице: --
Когда вы потребуетесь, мы сообщим. Но это уже не раньше будущего месяца.
Лицо женщины будто сразу посерело, обострились скулы, опустились плечи,