"В.И.Немцов. Параллели сходятся " - читать интересную книгу автора

поисках счастья и справедливости. Ах, как были красивы эти артисты! Я уже
ударился в сентиментальность, что у некоторых бывает в юности -- прекрасное
качество, и на пороге старости -- сомнительное свойство, но гораздо менее
вредное, чем злой скептицизм.
Вспоминаются и другие воспитатели моих ещё не пробудившихся чувств:
приезжал на гастроли П.Орленев, видел я М.Чехова в ролях Гамлета, затем
Мальволио в шекспировской "Двенадцатой ночи". Не правда ли, какие разные
образы: трагедийный и комический? Но это было изумительное искусство.
Тут я, пожалуй, закончу рассказ о театре, который пробудил во мне
первое неясное волнение от встречи с искусством живого слона и подсказал,
что истинно прекрасное достигается лишь талантом и мастерством. Раньше я
думал, что путь на сцену доступен всем, у кого есть более менее сценическая
внешность и способности к перевоплощению. Неплохо также обладать хорошей
памятью, чтобы не надеяться на суфлёра. И главное -- не волноваться при
выходе на сцену. На этом была построена сценка (из какого-то сборника
"Чтец-декламатор"), в которой в первый и в последний раз я играл женскую
роль. Роль гимназистки, поступающей на оперно-драматические курсы. Она
настолько волновалась, что начала известную басню "Стрекоза и муравей"
примерно так: "Состригунья сострига" -- дальше шли похожие на это
исковерканные слова: "...в мурких мягковах у нас, песни резность чацкий
квас" и, наконец, муравьиное резюме: "...так пляши попади".
Непритязательная шутка, но если не говорить о самодеятельности, да и то не
каждой, то артистический опыт многих талантов доказывает, что без волнения
нельзя выходить на сцену.
Нельзя выходить и на трибуну, иначе слово не достигнет цели. И пусть
мне простят читатели это сравнение, но есть много общего у моих
воспитателей -- пламенных революционеров, которых я слышал в детстве и
юности, с теми артистами, кто пробуждал в юном сердце горячее чувство
признательности единомышленника.
Об этом мне ещё придётся рассказать, когда перейду на другие параллели
и, в частности, опять вернусь к театру, новаторству в нём, как мы его тогда
понимали. И пусть читатель не удивляется, но он ещё встретится со мной на
этих страницах, когда я очутился на сцене Большого театра, правда в очень
скромной роли. Надо же было всё попробовать.
И в заключение первой части, рассказывающей о параллелях юности, хочу
признаться в своей необычайно слабой эрудиции, которая характерна была не
только для меня, но и для многих молодых людей. Сейчас пятнадцатилетние
школьники высмеяли бы за ляпсус, допущенный мною в их возрасте, а тогда для
большинства моих сверстников это было естественно.
Увлекаясь театром, проводя всё свободное время в городской библиотеке,
где было много журналов и книг из искусству, я тщательно изучал журналы
"Рампа и Жизнь", монографии, посвящённые как отдельным театрам, так и
знаменитым актёрам. Вдруг увидел монографию с лаконичной надписью
"Врубель".
В тот сезон в городском театре играл главные роли провинциальный актёр
по фамилии Врубель. Он мне нравился, и я с жадностью схватил книгу. Можете
представить моё смущение: как это я, проходя курс в художественном училище
и не раз бывая в Москве, зная, где висит каждая картина Сезанна, Моне,
Матисса, Гогена, Ван-Гога в музеях новой западной живописи, почему-то не
заметил в Третьяковской галерее такого изумительного художника, как