"Леонид Нетребо. Господа офицера" - читать интересную книгу автора

только что выпитую порцию водки, запрокинув почти вертикально бутылку
"Хереса", борясь с пеной.
- По всякому, - ответил Айзик, не всегда готовый к чужому остроумию.
Постарался перевести разговор в другое направление: - Вы-то сами откуда и
почем? Выговор у вас какой-то неместный - то ли горьковский, то ли
уральский...
- Не местный... А ты что, целинный говор знаешь? - мужик отчего-то,
показалось, несколько запечалился. - Я человек - главно. Понял?
- Ну, вы же сами сказали: откуда и почем? Вот я и продолжаю в этом
русле.
- Да-да, - мужик примиряюще закивал, - точно. Вообще-то, я так, чтобы
разговор зачать. Вижу - не здешние. Вообще-то, мне все равно. Ты человек, я
человек. Скушно - выпили, будь здоров, пошли дальше. Не люблю делить: я
такой - ты сякой, я рядовой - ты кудрявый... Нас так в лагере делили, с тех
пор - страсть как не люблю!...
- Это интересно. А какого рода был лагерь? Ну... - Ничего интересного,
чай не пионерский, - перебил мужик. - В начале войны, под Брестом, попали в
окружение, спасибо иське. Стрельнуть ни разу не успел - винтовку в руках не
держал. Сразу - плен. Майданек, Бухенвальд, Саласпилс - бросали туда-сюда.
Всю войну - там. Потом - родной, целинный, без названия. Ничего интересного.
А вот что интересного - дак Власова видал.
- Это какого, того самого? Генерала армии?
- Того! Кого еще!...
...Построили нас, почитай весь лагерь - кроме женщин да детей, одни
мужики. Вышел он, значит, из ихней кучи... Хрен знает, в какой форме - не
наша, и не немецкая. Смесь. Я, говорит, Власов! Воюю не за немцев - за
Россию! Против жидов и коммунистов!... Кто в мое войско - выходи со
строю!... Никто не выходит... В других местах, я знаю, выходили. Мало - но
было. А как же!... Жить-то хочется... Мне, к примеру, всего девятнадцать.
Моложе еще вот вас. А как я, к примеру, выйти мог, у меня ведь в Красной
Армии - брат. Сроду не коммунист. Нет... Никто не вышел. Он, значит, в
другой раз повторил - можа кто не понял. Тишина, никто не зашелохнется,
самого себя, как дышишь, слышно. Да собаки где-то там - далеко-далеко -
тявкают. А еще, знаешь, чувствую, люди, каждый, друг дружку стесняются -
потому некоторые не выходят. Это ж надо, а?! Стыд, получается, посильнее
страха!... Никогда б не поверил. Обычно, говорят, наоборот. А вон на
самом-то деле вишь как. И ведь каждый знает - смерть, смерть! Ан вот пока
живой - стыдно. Друг на дружку не глядим. А он: раз так, говорит, ну и
подыхайте тогда!... Спасибо, жилы не тянул - быстро: хошь, не хошь... А сам
- морда лиловая, злой и какой-то... Вроде как тоже стыдно ему - али перед
немцами, али перед нами. То ли за то, что никто не вышел, то ли еще за
что... - русский ведь!...
- Как же вы живой-то остались? - спросил захмелевший Айзик.
- А очередь, видно, не дошла, - мужик хохотнул. - Молодой был, для
работы сгодный... - Опять запечалился. Кивнул на Айзика: - За первую очередь
в расход у них ваш брат шел.
Айзик понимающе кивнул и добавил рассеянно: "И сестра..."
Воцарилось неловкое молчание. Я решил его нарушить:
- А скажите, что по телевизору показывают про то время - правда?
- Правда, сынок. Что про немецкие лагеря - правда. Верь, верь... Так и