"Юрий Невский. Секрет живописи старинными красками (Сб. "Время покупать черные перстни")" - читать интересную книгу автора - А какие они, не скажешь?-тяну вопросы и свой чаек, да и конфетки те
поедаю. Умиротворенно закуриваю сыренькую сигаретку. - Да какие? Обыкновенны люди, милок, обыкновенны... - Да какие же такие обыкновенны? Бабушка гоношится у костерка, сыплет во вновь закипевший котелочек черную, духмяную сухоту неведомых грибков каких-то, корешков, ягод. Двинет мне туесок с багровой краснотой брусники, золотистую копченость рыбьего хвоста. - Какие, говоришь?-медлит с ответом, или так и не скажет? Все дарует манящей снедью.- Да жалостливые больно, все о вас, оглашенных, пекутся. На что уж меня, старуху, и то оставили за вами присматривать. Вот те раз прилетали, во-он там, за лесочком, ну чисто светопреставление... Заглавный-то их приходил, все сокрушался, сер-дешный: взрывы-то, мол, энти, ядерны ахают, матушку-землю всю изнасильничали. А дырка вон азонна... все, говорит, растягиватся, ну что тебе платочек прожгли... Да что вам помочь? Умишко-то больно у вас серенький, не дорос еще... хучь бы до большой беды не довесть. - Так войны не будет, а, бабушка? - спрашиваю, а сам тянусь взглядом к иззубренной пилке черных ельниковых гор, к серой жестянке неба, к синей сабельке ледниковой воды... Медлю, медлю услышать ответ, все не верится, что это так, да, все это взаправду. - Да как тебе сказать, сынок,- еще больше темнеет ликом старуха,- никому то неведомо... а кому ведомо - да сказывать не велено... - Что же еще, бабушка? - хочу продолжить робкий костерок нашего разговора. - Да вот монах, божий человек, с Тибету приходил, все разговоры вели, и у них там неспокойно, рассаду мыслей взял, да и пошел себе с богом. - Да пойдем и посмотрим... Она ковыляет впереди, качаемая ветром, как травка. Гам, за домишкой, за стволом разлапистой ели, малая плантация. Бабушка снимает укрывную рогожку, и я вижу мысли: крупные и не очень, разных цветов, но не ярких, а все более бледных, невзрачных. Они покачиваются, вроде бы похожие на кувшинки, а, может быть, на чудные орхидеи, но на более длинном и твердом стебле, с махровыми, трепещущими по краям лепестками. Они как живые перекликаются, о чем-то волнуются и будто гудят, переговариваясь. - Бабушка, а есть здесь мысль про войну? - спрашиваю, а сам медлю, вновь медлю услышать ответ. - Да как же, вот и она...- Бабушка показывает некрупный, невзрачный такой, голубоватенький цветочек. Смотрю на него со странным чувством недоверия, страха и любопытства: так вот какая она! - А что, нельзя ли ее вырвать? - Нельзя, нельзя, господь с тобой, ничего нельзя просто так вырвать,- торопливо бормочет старушка,- ежели изойдет, то сама собой, а вырвать как же, грех... да и неведомо то, неведомо... - И мысль про любовь есть? Покажи, бабушка!.. Мысль про любовь покрупнее, бледно-розового цвета, качается на тонком стебле. До чего она беззащитная, хрупкая! - А я и побольше вырастила,- будто знает она, о чем думаю. И я вижу мысль про любовь и побольше, наверное, это мысль про всеобщую любовь. Вижу и другие мысли: про страх, про болезни, про хлебный и другой урожай, про детей... и все это странно, неверно и зыбко под этим плоским, сереющим |
|
|