"Путь-дорога фронтовая" - читать интересную книгу автора (Вашенцев Сергей Иванович)

Даже самый малый подвиг — подвиг!

Фронтовая поговорка

Глава восемнадцатая

Километра три лошади вели себя примерно, бежали то ленивой рысцой, то шли тяжелым шагом. Шагом идти им больше нравилось. Актеры не особенно их торопили, наслаждаясь солнцем, теплом, всеми прелестями южной весны. Машин попадалось мало, ехали проселком. Обогнали только две цыганские фуры, набитые детьми и женщинами. Двое чернобородых цыган шагали рядом с лошадьми.

— Чудесная погода! — неоднократно восклицал Петр Петрович. — Сказочная страна!

— Мне здесь нравится, — сказала Катенька, проводив любопытным взглядом цыганские фуры. — Приходит на память Пушкин.

Петр Петрович лукаво взглянул на нее и не без умысла продекламировал:

Вы не догадываетесь, милая Катенька, что эти стихи имеют некоторое отношение к вам?

— Какое? — встрепенулась девушка. Петр Петрович погрозил ей пальцем.

— У Алеко с голубыми петлицами, по моему мнению, есть основания для грусти. Земфира, кажется, отдает предпочтение молодому цыгану Медведеву.

— Я вас не понимаю, — с наивным видом поглядела Катенька на актера.

— Тогда я вам напомню. А что случилось в Уманском парке? Алеко бежит, сверкая очами и посылая проклятия Земфире, молодой цыган посмеивается, Земфира волнуется, не зная, на ком остановить выбор.

— Да ничего-то вы не понимаете! — с досадой воскликнула Катенька. — Какие пустяки говорите. Только, прошу вас, не вздумайте писать тете.

— И думать нечего. Растерзала два сердца — и хоть бы что. Нет, нет, не просите, все равно напишу.

— И пишите, — обиделась Катенька. — Ваше дело.

— И еще напишу, — продолжал Петр Петрович, — про непостоянство Земфиры, про страдания Алеко и торжество молодого цыгана.

— Ну, это уж совсем неверно.

— Неверно? Иван Степанович! Нас уличают во лжи. Что вы на это скажете?

Иван Степанович не остался в стороне и трагическим, голосом продекламировал:

— Что вы от меня хотите? — взмолилась Катенька. — Ведь вы знаете, что все это неправда. Ни в кого я не влюблена, и в меня никто не влюблен.

— Иван Степанович! Слышите? Она ни в кого не влюблялась и в нее никто не влюблен! О коварство!

Все это привело к тому, что Катенька рассерженно отвернулась от стариков.

— Какова! — Старый актер подмигнул Ивану Степановичу.

— Я не хочу больше с вами разговаривать! — отрезала Катенька. — Смотрели бы лучше за лошадьми. Не видите, что они вытворяют?

Действительно, лошади, предоставленные самим себе, свернули с дороги, приблизились к большой скирде прошлогодней соломы и начали ее жевать. Если бы не энергичный окрик Ивана Степановича, голос которого на высоких нотах способен разбудить мертвого, и не удар вожжами, нанесенный его безжалостной рукой, лошади бог знает сколько времени простояли бы у этой скирды. Но вот коляска тронулась дальше. Километров через пять артисты въехали в молдавское село. Петр Петрович осматривался по сторонам, раздумывая, где бы пристать, — ведь неудобно было кормить лошадей прямо на улице. После некоторых сомнений он подъехал к хате, понравившейся ему. Чутье не обмануло его. За столом артисты нашли пирующую компанию празднично разодетых молдаван. Стояли наполовину опорожненные бутылки с вином, на тарелках лежала баранина, овечий сыр, мамалыга.

Увидя актеров, молдаване повскакали с мест, прося их к столу. Петр Петрович и его друзья благодарили и отказывались. Все приглашения и отказы выражались соответствующими жестами, как в пантомиме, по той простой причине, что ни молдаване, ни артисты не понимали друг друга. И только вновь прибывший человек, предусмотрительно вызванный хозяином, неожиданно выпалил по-русски:

— Здравствуйте — до свиданья!

Это оказался временный председатель сельсовета: он немного знал русский язык.

Петр Петрович сообщил ему, кто они такие, подчеркнув несколько раз, что они артисты и что ни в какой мере не являются официальными лицами, которых, может быть, сегодня здесь ждут, если судить по праздничным костюмам хозяев.

Председатель сельсовета объяснил Петру Петровичу, что в селе празднуется освобождение молдаван от румынских бояр и немцев.

— Ленин! — воскликнул председатель, взяв со стола стакан с вином и высоко подняв его. Молдаване и артисты подняли стаканы вместе с ним.

Громогласно подхваченное «Ленин» показало, что есть слова, понятные всем. И тогда, стоя со стаканами в руках, молдаване пропели какую-то песню, где слово «Ленин» упоминалось несколько раз.

Потом все уселись за стол. Добрым было молдавское вино. Хороша была и закуска. Петр Петрович отдал должное баранине, к ней вместо соуса подали черносмородиновое варенье. Он нашел кушанье вкусным. Катенька в свою очередь попробовала одно варенье. Иван Степанович, наоборот, уничтожив баранину, не притронулся к варенью.

Так и продолжалась в хате пирушка. Удивительная живопись на потолке и стенах вызывала искреннее восхищение Петра Петровича. Он стал расспрашивать председателя, кто рисовал картины. Оказалось, в Молдавии принято расписывать хаты. Расписывают свои искусные художники. Мастерство передается из рода в род.

Кто бывал в Молдавии, тот, вероятно, обратил внимание не только на роспись стен, но и на печки, похожие на замки с островерхими башенками. Печи бывают такими большими по размеру, что на них умещается небольшой низкий столик, бывает, что здесь вся семья обедает. И в каждой хате печь своего фасона и своя особенная роспись стен, все зависит от фантазии хозяина и хозяйки.

— Скажите, пожалуйста, — спросил председателя Петр Петрович, — чем еще славится Молдавия, кроме такой удивительной живописи? — показал он рукой на степы и потолок.

— Спасибо! — сказал председатель, приведя в недоумение Петра Петровича.

Петр Петрович вопросительно глядел на него.

— Вино! — показал председатель сначала на потолок, где нарисован виноград, потом на бутылку с вином, очевидно, желая пояснить, что Молдавия славится вином и что вино делается из винограда.

Петр Петрович охотно закивал головою.

Когда же все бутылки на столе были опорожнены, молдаване затеяли какую-то любопытную игру. Один из них взял пустую бутылку, положил ее на стол и стал крутить. Бутылка остановилась. Тучноватый молдаванин, на которого указывало горлышко бутылки, поднялся из-за стола и вышел. Вскоре он вернулся, неся кувшин вина.

Вино выпили и стали опять крутить бутылку. Она указала на хозяина хаты, он вышел и вернулся еще с кувшином вина.

Артистов заинтересовала игра.

— Мы тоже хотим принять в ней участие, — сказал Петр Петрович. — Я надеюсь, что здесь можно купить вина.

— Нет продажа, — сказал председатель. — Немец кушай, румын-офицер кушай. Мало-мало спряталь, — он хитро прижмурился и показал на батарею бутылок.

Так артистам и не пришлось принять участие в игре, а она все продолжалась и продолжалась, пока Петр Петрович озабоченно не проговорил:

— Надо ехать!

Катенька и Иван Степанович поддерживали его. Но всем почему-то трудно было подниматься с мест.

Да и самому Петру Петровичу тоже не хотелось уезжать. Ему нравилось здесь все — нравились молдаване, так радушно встретившие их, нравилось угощение, вино, нравились то веселые, то печальные песни, которые вдруг возникали за столом, нравился непонятный язык, раскрашенные стены хат, женщины, прислуживавшие гостям, нравились детишки, сновавшие по хате или глядевшие с громоздкой, похожей на дворец, печки…

Вот так они и ехали от села к селу, направляясь к румынской границе, и почти везде шел праздник. Артисты старались уйти от соблазнов. Время от времени им все же приходилось останавливаться, чтобы покормить и попоить лошадей, и каждая остановка приводила в какую-нибудь хату. Правда, такого обилия, как в первой деревне, они уже более нигде не встречали. Часто им приходилось довольствоваться одной мамалыгой, разрезаемой ниткой вместо ножа, потому что население до нитки ограбили отступавшие немецкие войска.

Кое-где в селах артисты видели наших солдат, остановившихся на привал. И тогда всю ночь по улицам села раздавались русские, украинские и молдавские песни.

Румынская граница приближалась.