"Александр Никонов. Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики " - читать интересную книгу автора

Итак, голод был тогда в Тбилиси нешуточный. Не блокадный Ленинград,
конечно, но люди мерли тоже. И вот, появляется на горизонте (а вернее, в
нашей квартире) армянин и спасает меня от голодной смерти.
У нас в квартире было три комнаты - две занимали мы, а третью - Рива.
Ей тогда было лет двадцать. Ее муж - милиционер Рубен, сперва бил ее
нещадно, а затем ушел, забрав с собой сына Борика. Рива ничего не умела
делать, ну ровным счетом ничего, даже обеда себе не могла приготовить. Не
знала Рива ни по-грузински, ни на идиш, даже по-русски говорила с трудом.
Но, забегая вперед, скажу, что жизнь научила ее и русскому, и грузинскому, и
идиш - правда говорила она на дикой смеси этих трех языков. Научилась она и
обеды готовить и субботы соблюдать и даже мужа нашла себе прекрасного,
который и увез ее в большой дом на Ломоносовском проспекте в Москве. Но это
- через двадцать лет. А пока сдали мы одну нашу комнату армянину Араму,
который приехал из села Воронцовки и устроился зав. гаражом в Тбилиси. Его
машины возили продукты из Воронцовки в Тбилиси: две - направо, одна -
налево. Богат Арам был неимоверно!
Бабушка моя (бывшая графиня!) готовила ему обеды, а денег он давал
чемоданами. Я даже помню платяной шкаф, вся нижняя часть которого была
навалом засыпана деньгами. Бабушка покупала по его заказу икру, груши
"Дюшес", фигурный шоколад (напоминавший знакомый мне сургуч по внешнему
виду: шоколада я до этого просто не видел). Но Арам был болен туберкулезом
уже в открытой форме, и аппетита у него не было.
- Отдайте груши ребенку! - говорил он, не в силах съесть этот редчайший
в голодное время деликатес. - Нурик, сургуч хочешь? - звал он меня отведать
фигурный шоколад, стоивший килограммы денежных знаков. Икру я даже перестал
любить с тех пор, перекормленный ею Арамом. Я выжил и стал крепышом.
Арам же, страшно разбогатев, купил дом в Тбилиси, женился на юной
красавице и вскоре умер. От туберкулеза тогда не лечили.
Кому только мы не сдавали нашу вторую комнату. В основном - артистам,
которые почему-то активно разъездились в конце войны и сразу после нее. Жили
у нас молодые муж и жена - воздушные акробаты из цирка. Голодали, но
тренировались. У них не было даже одежды на зиму. Бабушка подарила им пальто
и всю теплую одежду Зиновьева, которую не успела продать.
Жили скрипачка и суфлер. Скрипачка (правда, играла она на виолончели)
была, видно, психически больной. Она была молода, красива и нежно любима
суфлером - правда, тоже женщиной лет сорока. Скрипачка постоянно плакала и
пыталась покончить жизнь самоубийством; суфлеру (или суфлерше?) удавалось
все время спасать ее. Но скрипачка все-таки сумела перехитрить свою опекуншу
и броситься с моста в Куру. От таких прыжков в бурную реку еще никто не
выживал, и суфлерша, поплакав, съехала от нас.
Жили муж с женой, имевшие княжескую фамилию Мдивани. Это были
администраторы какого-то "погорелого" театра. Жена Люба нежно ухаживала за
больным мужем Георгием - у него оказался рак мозга. В больницу его не брали,
так как места были заняты ранеными, и он больше месяца умирал, не переставая
кричать от боли. Когда Георгий умер, то и Люба съехала от нас.
Приезжали из Баку два азербайджанца-ударника - Шамиль и Джафар, которые
играли на барабанах в оркестре. Так они, прожив у нас месяц, не только не
заплатили, но одним прекрасным утром сбежали, прихватив кое-что по мелочи и
сложив это в наше же новое оцинкованное ведро. Бабушка долго гналась за ними
со сломанным кухонным ножом, вспоминая все, какие знала, азербайджанские